Канта Ибрагимов - Седой Кавказ

В постели протрезвевший от слов жены Домба призадумался. В том, что жена дура, он был уверен, но удивительное дело, она, как всегда, права. За массой текущих дел он порой забывал свои намеченные четкие ориентиры жизни: это хорошая работа и квартира в Грозном, много денег, ну и сопутствующие этому блага для себя и для детей. А может, это просто несбыточные мечты? Нет, надо действовать.

Ему не спалось, не хватало в доме воздуха. Он вышел во двор, огромная дворовая собака, гремя цепью, бросилась к его ногам, прыгала, ласкаясь. Отпихнув ее, он углубился в устрашающий мрак огорода. Ночь была темной, прохладной, ветреной. Затянутое тучами небо черной густой массой окутало мир, и только где-то далеко-далеко в стороне Грозного, от факелов нефтяных заводов тускло рдел краешек горизонта. Именно туда невольно смотрел Домба. Этот алый свет манил его все больше и больше. Он знал, что красное пламя коммунизма может сжечь его дотла, но при правильном подходе оно может и обогревать всю жизнь. Если сейчас он протянет руки к огню, то это навечно, он навсегда станет красным и отхода не будет, только путь вперед в самое пекло, где приятное тепло может в любой момент превратиться в адский жар. Что делать? Прозябать здесь или поддаться соблазну… А соблазн велик. Уже дважды вызывали его просто так, для беседы в город, в комитет, и прямо говорили, почему он, такой сообразительный, верный родине и партии молодой человек довольствуется жизнью в диком селе. Республике нужны энергичные, преданные национальные кадры. Пожилой чекист с приятной внешностью объяснял Докуеву, что для чеченцев и ингушей в республиканском аппарате будут отданы по квоте некоторые посты. Через год-два все будет забито, и потом яростная конкуренция и строгий отбор.

– Так что прозябайте в селе или действуйте, – подытожил свою речь работник госслужбы Шаранов. – Вы как-никак с нами в контакте, а мы свои кадры на произвол судьбы не бросаем.

Домба до мелочей вспомнил весь этот разговор и аж съежился от озноба… Запели вторые петухи, в лесу по-детски жалобно ныли шакалы. Из-за двух перевалов, с танкового полигона Шали доносилась канонада ночных учений. Порыв резкого ветра принес свежесть недалекого дождя и еле уловимый аромат пыльцы цветущей вишни. С кроны бука Самбиева заливался соловей, чувствуя приближение дождя, еще отчаяннее заквакали лягушки в низинном водоеме. Стало совсем темно, дальний отблеск факелов исчез, еще один резкий порыв ветра – и крупная, одинокая капля дождя с ощутимой силой наискосок вонзилась в лоб, по переносице потекла вниз, остановилась меж губ. Потом капли стали чаще, но мельче.

– Нет, – негромко крикнул Домба, побежал в дом и спокойно, глубоко заснул под приятный шум весеннего дождя.

На следующий день из-за ремонта прохудившейся за зиму крыши он опоздал на совещание в райисполкоме, за что при всех был строго отчитан районным начальством. Далее, как бы определившись в установке на день, все выступающие руководители стали критиковать Докуева и его село, даже посчитали, что он виновен в задержке посевной.

Во время перерыва руководители уровня Докуева ели наспех и всухомятку у своих бричек, а президиум заседания появился в зале с часовым опозданием; лица начальства лоснились сытостью, хмелем и довольством. Домба внимательно, с нескрываемой завистью разглядывал их добротную одежду, зализанные прически и красивые, дорогие часы и авторучки.

На обратном пути он вновь невольно вернулся к заманчивому «огоньку», что-то неведомо сильное, до страсти соблазнительное влекло его в город, к этому уверенному, приятно и красиво говорящему работнику. Почему-то Домбе казалось, что еще одна встреча с Шарановым – и его жизнь кардинально изменится, и только в лучшую сторону. Он еще раз вспомнил, как его незаслуженно ругали, и окончательно решил, что надо ехать в Грозный. «Чем я хуже этих холеных ублюдков?» – поставил он окончательную точку в своих нелегких терзаниях.

Правда, легче от этого не стало. Ночью не спалось, вновь вышел в огород подумать, побыть в одиночестве. Ночь была пасмурной, но не такой темной, как предыдущая. На северо-западе, в стороне Грозного, легкие, невысокие, поджаренные факелами тучи отражали ложный свет багряной зарницы, и Докуеву показалось, что именно там, а не на востоке, как обычно, взойдет солнце. Да, его солнце именно там, и оно ему будет вечно светить и согревать, но не жечь и плавить дотла. Там город, там власть (хотя и коварная, как мачеха, но другой нет), и главное, там кипение жизни и простор, а здесь, в убогом Ники-Хита, скука, застой, нищета. Конечно, с родным селом он не расстанется, по выходным будет наведываться, а так жить здесь вечно нельзя. С этими возбуждающими зажигательными мыслями он лег спать, но долго не мог заснуть; противоречивые мысли и идиотские видения во время коротких снов мучили его до утра. Ему становилось то жарко – и он скидывал одеяло, то холодно.