Анатолий Калинин - Запретная зона

Цимлянские лозы, насаженные им на своей усадьбе какие десять, а какие двадцать лет назад, давно укрепились в красной глине, которую так уважает виноград, и никогда еще не обижали его. У Григория Шпакова не бывало неурожаев. Ни разу еще не было, чтобы недоопылился весной виноград или же потом прихватила его мильдью, как это нередко случалось в колхозе, в общественном саду. Не доходило до того, чтобы побил укрытые землей на зиму, как шубой, па-шины мороз.

Не страдали виноградные кусты и от нередкой в этих местах суши. Перед тем как насадить сад, Шпаков долго искал и нашел склон с жилой подпочвенной воды, которая с тех пор не скупясь омывала корни винограда. Возросший от первых дней жизни среди виноградных лоз, Шпаков всю жизнь и присматривался что к чему, и прислушивался к словам старых казаков, никогда не был глух и к советам того зеленого журнала, который почтарка каждый месяц бросала ему в щель прибитого к воротам ящика. Ни глух не был, ни скун на всевозможные новые справочники по виноградарству, на которые денег не жалел, давно уже усвоив, что вовремя истраченная копейка обязательно возблагодарит рублем. Например, давно уже уверился он, что опрыскивать виноград бордоской смесью надо не только после того, как перезимовавшая в земле лоза уже оперилась листвой, и не только после того, как прошел летний дождь и наступила духота, а еще до того, как на лозе раскрылись клювики почек и зацвел виноград. Если надо было, то и по шесть, по семь раз опрыскивал за лето сад, в то время как в колхозе еле успевали опрыснуть его два или три раза. Да еще и прибегали к Григорию из бригады за ранцевым опрыскивателем. Он, понятно, никогда не отказывал, его должность старшего весовщика на токах и в садово-виноградной бригаде не позволяла ему пренебрегать интересами колхоза.

Для полной же гарантии стояли в саду у него пятьдесят ульев. Прочитав статейку в журнале, он сам и пчел надрессировал, чтобы они опыляли виноград. Вот что такое наука.

Как раз посредине его усадьбы, по седлу между двумя буграми проходил затененный камышом родник, выбиваясь чистой как слеза водой из-под глины. Вода в роднике была сладкая и такая холодная, что сводило зубы. Поэтому Григорий поставил деревянный сруб, опустив туда плавающий насос, чтобы тот насасывал ему воды для полива в установленный на четырех столбах большой, сваренный из листов толстого железа бак. Когда по всей станице в сухой год, как пламенем, охватывало виноград, у Шпакова он зеленел молодо и ярко. А чтобы не поливать лозу студеной водой, он утром накачивал ее в бак, за день она нагревалась на солнце, и потом пускал ее по канавке под кусты. Самотеком она разбегалась по всему саду. Почему и собирал всего с двадцати соток донских чаш до четырех тонн винограда. Возил его ранней осенью в корзинах на базары в разные города, договариваясь со знакомыми капитанами самоходных барж и с шоферами грузовых автомашин. Не на какие-нибудь ворованные, а на собственноручно нажитые деньги построил себе из толстых деревянных пластин не дом, а целый терем двадцать на двадцать метров, застекленную веранду, но жил в нем один – с тех пор как жена однажды уплыла от него на барже с заезжим матросом. И никто никогда не смог бы ударить по глазам старшего весовщика Григория Шпакова, что он хоть один килограмм зерна или винограда утащил с колхозного тока или из сада. Нет, все знали, что Шпаков не вор. Репутация его в станице была выше этих подозрений.

Так что же теперь, отказаться от нее и от всего другого, что было нажито за всю жизнь, поверив тому же Грекову, что ничего этого больше не будет, все под воду уйдет? Как это уйдет? А зачем же тогда Григорий Шпаков забирался со своим теремом и садом на самый верх склона и всю жизнь глядел оттуда на станицу сверху в непоколебимой уверенности, что так оно всегда и останется? Зачем все здоровье и душу вогнал в эту красную глину, которая для других, лодырей так и осталась обыкновенной глиной, а для него оказалась золотым дном? Чтобы это золотое дно навсегда скрылось под водой? Нет, пусть кто-нибудь другой поверит Грекову, а он никогда. Если даже и затопит станицу, все равно не сдвинется со своей верхотуры. Пусть вода попробует достанет его.

Вдруг залаяла, загремела цепью собака, и, занятый своими размышлениями, Шпаков сердито посмотрел вниз, на калитку: неужто кого-нибудь из агитаторов опять принесло уговаривать его бросить дом, все добро и катиться вслед за всеми под гору. Нет, это кого-то другого принесло. Григорий Шпаков вдруг почти рысцой побежал вниз по стежке к калитке, чтобы успеть самому открыть ее перед неожиданным гостем.