Огюстен Берроуз - Бегом с ножницами

Через неделю я вошел в кухню и увидел, что Хоуп сидит на стуле возле печки. Взгляд ее казался совершенно пустым, а в руке она держала совок для снега. На дворе стояло лето.

— Зачем тебе совок?

Она вздрогнула и подняла на меня глаза.

— Ой, привет, Огюстен.

Я внимательно на нее посмотрел и поднажал:

— Ну так?

— Что «ну так»?

Я схватился за ручку совка.

— Что ты делаешь этим совком?

На глаза у нее навернулись слезы.

— Фрейд жив.

— Что?!

— Правда. Я шла домой и как раз возле двери кухни услышала, как он кричит там, под деревом.

Хоуп похоронила кота под одиноко стоящим во дворе деревом. Неделю назад.

— Хоуп, кот не умер. И ты не могла слышать, как он кричит.

Она разрыдалась.

— Но я слышала. Правда, слышала его голос. О Господи, я же похоронила его живым! — Она резко поднялась. — Я должна пойти и выпустить его.

— Нет, — отрезал я. — Ты не пойдешь. — Я встал перед дверью.

— Но я его слышала. Он меня звал.

Хоуп стояла, сжимая ручку совка, и дрожала. Только сейчас я заметил, что на ней вязаная шапка и зеленый шерстяной жакет. Что-то в ее мозгу закоротило. Она сейчас готовилась к Рождеству.

В ту самую минуту, когда она вышла на улицу, я позвонил доктору Финчу. Трубку сняла одна из его пациенток, Сьюзен. Финчу настолько нравился ее голос, что иногда, если Хоуп не было на рабочем месте, он уговаривал ее посидеть в приемной на телефоне.

— Мне необходимо с ним поговорить.

— Нельзя, он сейчас принимает пациента, — ответила она, изливая свой фирменный густой медовый голос, хотя на самом деле была просто крезанутой домохозяйкой, которая любила резать себя разделочным ножом.

— Сьюзен, позови его. Это правда срочно.

— В чем дело? — Сьюзен обожала драмы и кризисы.

Именно поэтому каждую неделю она попадала в комнату интенсивной терапии.

— Дело в Хоуп. Просто позови его.

— Ну ладно. — Она наконец сдалась. — Сейчас позову.

Когда Финч взял трубку, я сказал ему, что Хоуп сейчас на заднем дворе — выкапывает кота.

— Позови ее к телефону, — закричал он.

Я положил трубку на стол и пошел к двери звать Хоуп.

— Отец хочет с тобой поговорить! — крикнул я.

Она стояла поддеревом и, склонившись с совком в руках, копала. Повернулась ко мне.

— Да, иду. — Хоуп бросила совок и побежала в дом. Не знаю, что он ей сказал, видел только, как она кивнула.

— Хорошо, пап.

Еще покивала.

— Да. Пап, хорошо.

Лицо ее внезапно стало спокойным. Повесив трубку, она произнесла лишь:

— Пойду к себе в комнату, немножко посплю.

— Мохнатка Хоуп очень похожа на Форт Нокс. Совершенно недоступна.

— Я все слышала, — отозвалась Хоуп из кухни. — И прошу не обсуждать меня за глаза.

Букмен, не оборачиваясь, бросил через плечо:

— А мы вовсе не тебя обсуждаем. Мы обсуждаем отдельные части твоего тела.

Хоуп решительным шагом вошла в комнату. Заговорила тихо, но резко:

— Прошу в мой адрес не использовать грубых слов. Это безобразно и оскорбительно.

В руке она держала хот-дог.

— Не волнуйся сестричка, — снисходительным тоном успокоил ее Букмен. — Мы всего лишь обсуждаем твою любовную жизнь. Или, вернее, ее отсутствие.

— Моя любовная жизнь — не вашего ума дело. А кроме того, неужели вам больше нечем заняться, как только сидеть здесь и беседовать обо мне? — Она откусила сандвич.

— Серьезно, Хоуп, — сказал Нейл, откидываясь на спинку дивана и обнимая меня, — ведь чувство влюбленности — просто фантастическое ощущение. Лучшее из все го, что существует на свете. Тебе просто необходимо попробовать.

Хоуп презрительно усмехнулась.

— Знаешь, я не считаю тебя экспертом в этой области.

Он хлопнул себя по коленке, и я ощутил, как он напрягся.

— Как это понимать?

Она прислонилась к подоконнику и начала медленно, тщательно жевать.

— Понимай именно так: я не считаю тебя экспертом в любви, вот и все.

— Ты хочешь сказать, что мое отношение к Опостену — не любовь?

— Я хочу сказать, что твое отношение к Огюстену, которому, кстати, всего четырнадцать лет, никак нельзя назвать зрелой любовью.

— Чушь! — закричал он. — Чушь, ерунда, глупости!

Мне было очень неприятно чувствовать себя предметом их родственного спора. Тем более что они были даже не настоящими родственниками.

Сидеть рядом с Нейлом на диване и просто разговаривать было очень хорошо. Хорошо было чувствовать его взрослую, мужскую руку на своем тощем плече. Хорошо было сознавать, что его не интересует никто, кроме меня. Но когда он вдруг становился таким, как сейчас — напряженным, нервным, почти невменяемым, — то он мне совсем не нравился. Словно существовало два Букмена. Один, который мне очень нравился, и второй — спрятанный — совсем другой.