Валерий Казаков - Холоп августейшего демократа

— Опа, бля! Гопс собственной фотокарточкой! Ты чё тво­ришь, беспутная? Я-то думал — заграбастал толстеньких кара­сей, а силки мои Гопс приволокли собственной персоночкой, вот уж невезуха! Ну тогда здорово что ли, скиталица моей души! — Они обнялись, удивив не только пленников, но и всю честную братию, высыпавшую поглазеть на интересное представление.

В отдалении, как-то бочком к толпе, стоял Г амадрил со сво­им недавним спутником, морда первого выражала полное бла­женство, судя по всему, он успел-таки по-быстрому подружить­ся с рыженькой ишачкой. Увидев братания атамана с пленными, Гамадрил спал с лица и умоляюще глянул на товарища. Дружбан, хитро улыбаясь, протянул лодочкой давно не мытую ладонь. Верзила Гамадрил, за что он и был наделён своим приматовским прозвищем, обрадованно вложил в неё кучку жёлтых кругляшей, долженствующих гарантировать молчание товарища. Китопо­добный разбойник обстоятельно попробовал каждую монету на зуб, одну вернул для замены и, довольный, нырнул в толпу, рас­творившись в её разномастности.

— Ну и куда ты на этих боровах пылила осередь ночи? — задал вопрос предводитель, насмешливо оглядев стоявших по­одаль пленников. — Слушай, а этот, в натуре, вроде ничего, на приличные бабки потянуть может, — он ткнул пальцем в грудь

Еноха. — Ну ты же хрен отдашь, а? Так, может, продашь мне его? А чё, неплохо пробашляю. Ты же в работорговцах никогда не числилась, те ж это западло было. Ну так чё, по рукам и в школу не пойдём?

— Сар-мэнчик, ну чего же ты, родной, расчёкался? Да и брось ты свою дешёвую феню, неприлично, ей-право. Что о нас твои гости могут подумать? Да и не с руки как-то на улице в торг пу­скаться, или ты за последнее время лаврушником успел стать, а? Угостили бы бедную жертву свободы каким-никаким напитком, лучше, конечно, хорошим горным чаем. Я ведь помню, чай у тебя отличный варят.

— Гопс, да это я — жертва, век свободы не видать. А чё, пошли к достархану, чифирнём по махонькой, — и уже отвер­нувшись, бросил кому-то через плечо: — Этих тоже покормите, только не шибко, а то в дурь попрут.

Енох хотел было что-то сказать, да слова как-то сами собой за­стряли в горле. Недавняя любовница, даже не удостоив его взглядом и призывно покачивая бёдрами, в обнимку с бандитом, направилась к причудливому терему, прилепленному к самой скале.

Не получив ожидаемого зрелища, толпа стала молча расхо­диться, унося раздражение и досаду по своим норам, где её мож­но было сполна выместить на домочадцах и тех, кто послабее.

Удручённый наместник Наместника приуныл. Ситуация складывалась довольно непонятно, и он совершенно не пред­ставлял, чего ему следует ожидать от ближайшего будущего. Запахнув поплотнее сюртук, он уселся на поросшую влажным изумрудным мхом землю и обречённо прислонился спиной о плетёную изгородь овечьего загона. В его голове блуждали тре­вожные мысли, и, зябко поёжившись от утренней прохлады, он полуприкрыл глаза. И тут его посетило некое странное чувство. Он отчётливо ощутил на себе чей-то взгляд.

Такое иногда бывает с человеком в минуты опасности и силь­ного душевного напряжения, нечто звериное вылезает из глубин его естества и заставляет жить особой, доселе не ведомой, чут­кой жизнью. Обостряются обоняние, слух и зрение, мозг улав­ливает самые тонкие колебания приближающейся опасности, спина чувствует не только лёгкий ветерок чужого движения, но и чужой взгляд.

Енох почувствовал на себе этот взгляд, и почти одновременно пришло ощущение, что в этом не таится никакой для него опас­ности, тут было что-то совсем другое. Он медленно повернулся. Большие голубые глаза с любопытством смотрели на него, пуши­стые шелковистые волосы редкого пепельного оттенка послушно струились по тонким, почти детским плечам. Енох вздрогнул от неожиданности: перед ним сидела та самая незнакомка, которую он дважды за последние сутки видел в своих странных, не похо­жих на прежние, снах.

Их взгляды встретились, и теперь уже Машенька вскрикнув от неожиданности, залилась краской смущения: она тоже узнала в незнакомце человека, манившего её на сеновал в том странном, так встревожившем её сне... Она понимала, что так смотреть на незнакомого мужчину неприлично, но ничего не могла с собой поделать, да и он, по-видимому, тоже был не в состоянии выныр­нуть из бездонной голубизны её глаз.

Берия и Даша с удивлением смотрели на эти гляделки, ни­чего не понимая. Однако особенно вникать в это дело никому из них не хотелось, ибо в этот момент каждого мучили свои про­блемы: водителю, как всегда, до умопомрачения хотелось есть, а девичье сердце разрывалось от жалости: она представляла, как её несчастного Юньку волокут пороть на конюшню.