Бернхард Шлинк - Измена

Я мог бы ответить, что они тоже открыли для меня новый мир. Причем отнюдь не экзотический с его быстро преходящими прелестями, открылась другая половина нашего мира, разделенного стеной и железным занавесом. Благодаря этому я чувствовал себя дома во всем Берлине, почти во всей Германии и даже почти на всей земле.

Вместо этого я возразил. Мол, мне нет никакого дела до того, что миры у нас разные и что кто-то торгует доступом к одному миру в обмен на доступ к другому. Мы должны оставаться друзьями, а не менялами. Я не хочу быть западником, а они не должны быть восточниками. Будем просто людьми.

– Ты же не можешь не замечать Стены. Не замечать того, что дружба с нами не такая, как твои отношения с друзьями там или наши отношения с друзьями здесь. Мы шли по пляжу. Мы с Паулой любили вставать пораньше, когда солнце только всходило над морем. Жили мы в разных отелях: она – в отеле для восточных туристов, я – для западных; на рассвете мы встречались у пристани и гуляли до завтрака. Ходили босиком.

– Смотри, – сказала она, наступив на мокрый песок, с которого только что схлынула волна, и сделав шаг назад, – набегут еще две-три волны, и ничего не останется.

– Ну и что?

– Ничего.

Мы долго не разговаривали о политике. Во второй половине восьмидесятых мир успокоился. Восток продолжал быть Востоком, хотя постарел, подустал и сделался мудрее, а Запад, которому уже не приходилось ни чего-либо бояться, ни что-либо доказывать, был сытым и довольным. О какой политике тут прикажете говорить?

После государственных экзаменов я три года проработал в Штутгарте, ассистентом одной из фракций тамошнего ландтага. Поначалу политика захватила меня, затем разочаровала. В Берлине моих политических интересов хватало лишь на то, чтобы регулярно просматривать газеты. Ту политическую информацию, которая мне требовалась для работы в качестве социального судьи, я получал из специальных журналов и из бесед с коллегами. Что касается Свена и Паулы, то я знал, что они ежедневно слушают большую информационную программу Немецкого радио; [1]газет они не выписывали, а кроме того, они хотели, чтобы Юлия росла без телевизора, поэтому такового дома не имелось. Мне казалось, что они тоже не интересуются политикой, но при занятиях Паулы преподаванием греческого, а Свена литературными переводами с чешского и болгарского, это меня нисколько не удивляло.

Дело, однако, обстояло иначе – заметил я это осенью 1987 года. Первое подозрение шевельнулось у меня уже тогда, когда однажды они попросили меня передать на Западе по телефону зашифрованное сообщение, рассказав при этом путаную историю о приятелях, которые ждут с визитом западных родственников, но по разным причинам не могут с ними связаться. Когда просьба повторилась, я догадался, что история выдумана, а они поняли, что я догадался. Если бы все ограничилось этими двумя просьбами, я бы смолчал. Но на третий раз я потребовал объяснений. Меня злило не то, что я подвергался опасности, ее я не боялся, а то, что ожидал от них большего доверия.

Паула настаивала, чтобы я оставался в неведении. Для моего же блага, говорила она. До обращения в христианство и контактов с церковью она была активисткой Свободной немецкой молодежи и членом СЕПГ, поэтому то рвение, с которым она занималась Экологической библиотекой при Сионской церкви, и готовность использовать меня в своих целях показались мне реликтами ее партийного прошлого.

– Стало быть, цель оправдывает средства?

– Это подло. Я откровенно рассказала тебе, что была в партии, а теперь ты упрекаешь меня.

– Ни в чем я тебя не упрекаю. Если же я не имею права реагировать на твои слова по-своему, то введи цензуру. Чтобы уши твоих товарищей не страдали от простаков вроде меня…

– Да брось ты причитать и обижаться. Верно, надо было объяснить тебе все сразу. Объясняем теперь. В этой стране доверять непросто.

Она раскраснелась и, прислонясь к серванту, глядела на меня сверкающими глазами. Никогда не видел ее такой красивой. Почему она не распускает волосы, а сворачивает их пучком, подумалось мне.

За просьбами о передаче сообщений последовала просьба установить регулярный контакт с одним западным журналистом. До осени 1989 года я информировал его о репрессиях против Экологической библиотеки, об обысках и арестах, об акциях, которые проводили Паула с друзьями, старавшимися использовать рамки легальности, не переступая их. Я задавался вопросом, подозревает ли меня госбезопасность, следит ли за мной. Но контроль на границе не становился ни более частым, ни более пристальным. Да и никаких письменных текстов я при себе не имел. Весной 1988 года Паула и Свен взяли меня с собой в Сионскую церковь. Там говорили о мире, экологии, правах человека, а в остальном, как мне показалось, шла обычная служба. Но Паула настойчиво утверждала, что я обратил на себя внимание и должен держаться в стороне от политических акций.