Леонид Бородин - Ушёл отряд

Встал, пошел к Пахомову, и вся толпа за ним. Над Пахомовым махновец Ковальчук, маузер в руках вертит, головой качает.

— Двадцатизарядный… Если б кобура, то ее, как приклад… на триста шагов человечка — раз плюнуть… У батьки был… Атамана Григорьева таким ухайдокал. Здесь, глянь, патронов-то еще полно, много чего мог бы, пока все рты разевали… То ли не чудно, а, командир? Пришел беляк белым, а теперь вот лежит сплошь красный. Так сказать, посмертно сагитированный.

И верно, почти ни клочка белого от рубахи и кальсон. Даже руки кровью залиты, и только лицо — будто спящее, лишь забрызгано…

В стороне от толпы отрядников Кондрашов собрал командиров. Злые лица лейтенанта Карпенко и старшины Зубова, растерянное, виноватое — Зотова… Еще и сказать им ничего не успел, «ежонок» по имени Егор предстал:

— Разрешите обратиться, товарищ командир?

— Говори.

— Мы считаем: то, что случилось, имеет свою причину. Охранение не было выставлено, как положено.

Тон, каким разговаривал «ежонок», смутил Кондрашова. И в глазах — вызов. Не смутился Карпенко.

— Вы — это кто?

— Не важно, лично я, допустим, так считаю. Налицо преступная халатность, повлекшая тяжкие последствия.

— Шустрый ты на формулировки, — злобно оскалился Карпенко, — ну, тогда гони предложения.

— Я только константирую… — чуть сдал позицию мальчишка.

— Чего-чего ты делаешь? А, понял. О константинах после боя поговорим. Кругом! Шагом марш!

— Зря вы с ним так, — тошно было Кондрашову, — прав он…

— Ну да! А то бы Пахомов охранение не обошел! Оставьте. Давайте решать, что делать будем.

— Хоронить капитана, что еще.

— Тогда поход на завтра. До темноты не успеем к месту, заплутать можем в болотах, и компас не поможет.

— Нет! — резко возразил Кондрашов. — Больше ни дня здесь. Теперь вы, лейтенант, мой зам, командуйте построение. Попрощаемся с капитаном, оставим Трубникова и кого-нибудь с ним. Следопыт похоронит и догонит.

Старшина Зубов сердито ворчал под нос.

— Вот сука! Он же не только капитана угрохал, он же распатронил нас, паразит. Сколько пальбы было.

И до этого Кондрашов сам не додумался. Приказал, досады на себя не скрывая:

— Как построятся, вместе с политруком быстро перепроверить запас патронов у каждого, на ходу определимся, как действовать…

Капитана перенесли ближе к командирскому блиндажу, уложили на какое-то тряпье. Карпенко буквально сгонял отрядников в строй, так, чтоб тело капитана было по центру строя. Зотов привел Трубникова.

— Возьми двух или трех человек… — Кондрашов говорил глухо, в глаза Трубникову не глядел. — Похороните капитана, догоните нас. Не заблудитесь?

На вопрос бывший лесничий не ответил, кивнул в сторону Пахомова.

— Этого гада на плече понесу и в первую болотную яму брошу.

— Не надо, — Кондрашов почти просил, — он ведь на расстрел пришел… как положено… в исподнем… босиком…

— Так чего? Две могилы копать? Провозимся… Не в одну ж могилу их!

— В одну? Нет… И оставлять… Деревенские придут, а тут труп весь исстрелянный. Они ж не знают. В одну нельзя. В болото тоже… ну, как-то… В общем… решай сам. Как душа подскажет. Может, в этой ситуации твоя душа правее моей.

Трубников с прищуром покосился на командира.

— Мне, конечно, лучше, чтоб приказ. Ну да разберемся.

Андрюшка Лобов рядом, за ремень «шмайссер» держит.

— И чё мне теперь с этой железякой делать? Это ж я пулять начал, сгоряча все пропулял.

Кондрашов стоял рядом с телом капитана, произносил речь. Невнятную. Потому что не мог понять, уловить настроение людей. В лица вглядывался, а лица будто отворачивались. Капитана не любили? Да, пожалуй… Но это неправильно… Или несправедливо… Обидно за капитана. Невезучий. И ранен был не по-людски, и убит не в бою.

Оборвав речь на полуслове, рукой махнул в отчаянии. Приказал минуту молчания и без стрельбы. Настрелялись уже.

Перестраивались в цепь. Наблюдал. Ни один не оглянулся на капитана-покойника. Бывший бригадный комиссар разговоров о семье принципиально избегал. А ведь наверняка семья была. Значит, и там невезуха. Если судьба складывается из поступков, то сколько ж раз капитан прокалывался на поступках? Не застрели он Корнеева, жил бы, ведь не было нужды убивать старосту. Чувству поддался. И раньше чувствами жил, а чувство чувству рознь. Капитан жизнь чувствовал неправильно — к такому выводу пришел Кондрашов, кидая последний взгляд на покойника.

Выстроились в цепочку поперек всего Шишковского бугра, Кондрашов с Карпенко впереди, старшина Зубов — замыкающий. И ушел отряд.