Игорь Ефимов - Обвиняемый

Смех прокатился по рядам безотказно и облегченно. Даже Кристина – он разглядел – слегка улыбнулась, хотя слышала эту семейную историю не первый раз.

– Однако и в шесть, и в двенадцать, и даже в восемнадцать лет нам глубоко наплевать на философию. Мы просто хотим – мечтаем – жаждем – быть красавцами и красавицами, быть элегантными и обаятельными, хотим нравиться и покорять. Мы хотим красиво одеваться, красиво говорить, красиво петь, хотим жить в красивом доме, на красивой улице, среди красивых вещей и картин, в волнах красивой музыки. И именно тут, уже в ранней юности, начинаем раз за разом получать болезненные эстетические оплеухи. Мы гордо напяливаем новую куртку, купленную родителями на последние деньги, а одноклассники встречают ее насмешками. Мы напеваем милую песенку, услышанную в кино, а наша подружка зажимает уши и говорит:?Не могу слышать эту гадость!? Мы вешаем на стену репродукцию знаменитой картины, а зашедший в гости приятель спрашивает:?Где ты выкопал это старье?? Именно отсюда, а не из философских теорий вырастает в нашей душе болезненный вопрос, на который я хочу услышать ваш ответ:?Знает ли кто-нибудь – знал ли когда-нибудь – пытался ли нам объяснить, что на свете красиво, а что – нет? И как отличать одно от другого? И как заставить всех-всех людей – или хотя бы наших близких – подчиниться единым эталонам красоты так же покорно, как мы подчиняемся правилам дорожного движения??

В аудитории будто убавилось света, когда десятки лиц склонились над компьютерами. Клавиши зашуршали, как цикады. Большой экран загорелся картинкой-заставкой из рыб и цветов, по которой побежали строчки:

?Читай Платона и Аристотеля, Демокрита и Плотина, Канта и Гегеля, Ницше и Вагнера, Кроче и Лукаша?.

– Так-так, – сказал профессор Скиллер. – Настоящие спасатели. Заботливые. Укрылись за книжной горой, снимают с себя всякую ответственность. Бросают меня тонуть все глубже и глубже в пучине сомнений. Кто же может прочесть всех этих философов, которые, как правило, насмерть несогласны между собой? Хорошо, давайте я извлеку из клубка своих сомнений отдельную змею под названием?Красота в живописи?. Откуда мне, неучу и непрофессионалу, знать – а так хочется! – какая картина красивая, а какая – нет? Мне скажут: те картины, которые прорвались в музеи, в альбомы, на аукционы Сотби и Кристи, которые завоевали признание, – те и нужно считать эталонами красоты. Но вот вам эпизод из недавней истории: висела себе в Национальной галерее в Лондоне картина Рембрандта?Портрет отца? и стоила свои нормальные пятьдесят или сколько-то миллионов долларов. А тут вдруг историки искусства, эти неугомонные ищейки, открыли-доказали при помощи новейшей технологии, что рисовал картину не сам Рембрандт, а кто-то из его учеников. И цена картины мгновенно упала до каких-то жалких двухсот тысяч. И вот я взываю к вам и прошу объяснить мне, несмышленому, куда девался, в каком метафизическом тумане растворился увесистый ломоть красоты, тянувший на пятьдесят миллионов?

Лица снова склонились над клавиатурами. Негромко застрекотали сотни клавиш. Через минуту на экране рядом с кафедрой загорелась надпись:

?Цена зависит не от красоты, а от знаменитости художника?.

– Ах, если бы это было так! – воскликнул профессор Скиллер. – Моим мучительным сомнениям пришел бы конец. Но безжалостная память извлекает из своих запасников другую историю про того же Рембрандта. Который к середине жизни достиг славы, богатства, успеха. Но вдруг решил – захотел – рискнул изменить свою манеру. И стал рисовать картины совсем в другом стиле. Этот новый стиль никому не нравился, картины не покупали. Когда-то знаменитый художник обнищал, бедствовал, кредиторы наседали на него со всех сторон. Но Рембрандт не поддавался и отказывался вернуться к старому – проверенному и хорошо оплачиваемому – стилю. Сегодня поздний Рембрандт ценится даже дороже, чем ранний. Как же голландцы семнадцатого века, заполнившие музеи всего мира великолепной живописью, не разглядели красоты нового стиля Рембрандта? Как французский художник Эдуард Мане, сам натерпевшийся от долгого непризнания, мог сказать про молодого Ренуара:?Славный, отличный парень! Жаль только, что совершил в своей жизни эту роковую ошибку – занялся живописью?? Как французы двадцатого века, такие изощренные во всех видах искусства, не разглядели красоты в картинах Ван Гога, Гогена, Модильяни и дали им умереть в нищете и безвестности? И каким чудом тонкие голоса двух-трех первых ценителей вдруг превратились в мощный хор их мировой славы?