Томас Пинчон - V.

После полудня появился хозяин заведения и подсел к нам; одна рука у него все еще была заляпана куриной кровью с прилипшими перышками.

– Я счастлива познакомиться с вами, сэр, – приветствовала его Елена веселым голосом.

Старик захихикал.

– Англичане, – сказал он – Я это сразу понял, как только вас увидел. Английские туристы.

Это стало нашей любимой шуткой. Расшалившаяся Елена трогала меня ногой под столом, пока трактирщик продолжал нести какую-то чепуху насчет англичан. Со стороны Гавани дул прохладный ветер; море, которое прежде почему-то казалось мне зеленым с желтоватым или коричневым оттенком, теперь сияло карнавальной синевой и пестрело белыми барашками волн. Веселая Гавань.

Из-за угла вылетела стайка ребятишек: загорелые голорукие мальчишки в майках, а за ними две девочки в рубашонках, но нашей среди них не было. Они промчались мимо, не обращая на нас никакого внимания, и устремились вниз к Гавани. Невесть откуда набежала туча и зависла неподвижно внушительной преградой на невидимом пути солнца. Солнце двигалось прямо на нее. Мы с Еленой наконец поднялись и пошли по улице. Из переулка, ярдах в двадцати от нас, выскочила еще одна группка детей; срезая угол, они по диагонали пересекли улицу и один за другим скрылись в подвале разрушенного дома. Солнечный свет доходил до нас раздробленный остатками стен, оконных рам и стропил – скелетом дома. Мостовая вся была в выбоинах и щербинах, словно подернутая рябью поверхность Гавани под лучами полуденного солнца. Мы уже не так весело шагали по неровной мостовой, запинаясь и поддерживая друг друга, чтобы не упасть.

Предполуденное время для моря, послеполуденное – для города. Несчастного, искореженного города. Он спускается к Марсамускетто, открытый солнечным лучам, лишенный каменного панциря домов – без крыш, без стен, без окон, – домов, которые прежде отбрасывали тени: с утра – на поверхность моря, а после полудня – на склон холма. Дети, похоже, шли за нами по пятам. Порой из-за обломков стен доносились их голоса, порой – только босоногий топоток и легкий свист пронесшихся теней. Время от времени нам было слышно, как они кого-то зовут с соседней улицы. Имени не разобрать из-за шума ветра, дующего с Гавани. Солнце медленно катилось к туче, вставшей у него на пути.

Кого они звали – Фаусто? Елену? Была ли наша дочка вместе с ними или бродила где-то одна по собственным делам? Мы шли своим путем, фугообразно двигаясь по линиям улиц, как будто исполняли фугу на тему любви, памяти или какого-то неясного настроения, которое всегда наступает постфактум, но в тот день никак не было связано с особенностью света или прикосновением пальцев к моей руке, пробудившим все пять чувств и даже больше…

«Печальный» – глупое слово. Свет не может или, по крайней мере, не должен быть печальным. Страшась оглянуться, словно опасаясь, что наши тени уйдут в сторону, спрячутся в сточной канаве или ускользнут е какую-нибудь щель, мы почти до вечера рыскали по Валлетте, как будто и впрямь искали что-то определенное.

Наконец – уже в сумерках – забрели в крошечный парк в самом центре города. Там в одном конце тихо поскрипывала на ветру крыша оркестрового павильона, каким-то чудом державшаяся на нескольких уцелевших опорах. Все это сооружение осело, птицы покинули свои гнезда под карнизом, и только из одного гнезда торчала головка какой-то птички, которая нисколько нас не испугалась, Бог весть что высматривая в полумраке. Она была похожа на чучело.

Только в этом садике мы очнулись, и здесь дети приблизились к нам. Неужели они весь день играли с нами в «кошки-мышки»? А все отголоски музыки исчезли вместе с щебетаньем птиц, и нам лишь чудится звучание вальса? Мы стояли возле кучи опилок и щепок на месте спиленного дерева. Кусты азалии поджидали нас в стороне от павильона, но ветер нес их аромат не оттуда, их благоухание доносилось из будущего и уходило в прошлое. Над нами притворно заботливо склонились высокие пальмы, отбрасывая ножевидные тени.

Похолодало. И солнце в конечном счете столкнулось с поджидавшей его тучей; к ней тут же со всех сторон устремились другие облака, которых мы прежде не замечали. Как будто ветры подули одновременно из всех тридцати двух направлений розы ветров, чтобы, столкнувшись в центре, образовать могучий смерч, который сможет поднять огненный шар и принести его в жертву – озарив пожаром основание Небес. Ножевидные тени растворились, остатки света и теней сливались в кислотной зелени всеобъемлющего сумеречного света. Огненный шар медленно скатывался вниз. Листья деревьев в парке начали скрестись друг о друга, как лапки цикад. Чем не музыка?