Владимир Ераносян - Фронтмен

Я черкнул: «Боже, прости меня за мои грехи. Я благодарен Тебе за то, что жив и нахожусь на Святой Земле. Мне здесь хорошо, но позволь мне вернуться домой».

Я омыл руки, надел кипу и подошел к Стене Плача. Свою записку я просунул в неглубокую щель между тесаными каменными глыбами — ровесницами разрушенного Храма Ирода. Я знал, что никто, кроме Бога не посмеет прочитать мое послание. Оно вместе с тысячами таких же сокровенных просьб, молитв и желаний, изложенных в письменном виде на разных языках, будет напрямую доставлено в Небесную канцелярию. Почтальон придет ночью, соберет все записки и сожжет их на Масличной горе, а мне придется с нетерпением ждать ответа…

— Вы еврей? — поинтересовался у стены хасид в широкополой шляпе.

— Нет, — честно ответил я.

— Почему? — спросил он, хитро прищурив глаз.

— Так получилось, — поведал я нейтрально, без тени сожаления и одновременно без зависти.

— Вы знаменитый артист? — оценил он мою аккуратно выровненную триммером бородку, мою обувь и гламурный пиджак.

— Так, — пожал я плечами, — Скорее, мечтатель…

— Не пожертвуете сто шекелей на синагогу?

Я дал десять, и ему показалось достаточно.

Мы с моим гидом вышли наружу через Навозные ворота, и Миша указал мне путь через долину Кедрон, к Масличной горе, туда, где Иисус провел последние часы на свободе.

Кроны олив за тысячи лет искривились настолько, что приняли причудливые формы застывшей лавы. Здесь, в Гефсиманском саду, возможно, у этого самого дерева, на этой самой скале предавался агонии Спаситель, когда будущие апостолы мирно спали. Здесь Сын молил Отца, чтобы миновала его сия чаша…

И сказал в завершении своей молитвы: «А впрочем, на все Твоя воля»…

Он был и есть сильнее всех, и эта невероятная сила, основанная на Вере и Любви, подвигнула его стать слабее всех, предстать безропотной жертвой для заклания… Здесь, у тысячелетних олив, я впервые за все время моего бегства заплакал.

Миша и тут проявил деликатность. Не стал меня беспокоить, пока я не вытер слезы. Наверное, я был не прав относительно местных. Не такие уж они неисправимые коммерсанты. Просто в Иерусалиме столько всего намешано и другой работы нет. Невольно станешь экуменистом и пронырой…

На условленном месте меня ждал таксист-палестинец. Я попрощался с Мишей, бесцеремонно вытребовавшим у меня премию за ожидание в Гефсиманском саду и напомнившем мне одного пожилого таксиста-азербайджанца, и направился в Вифлеем. Туда, где Дева Мария родила Сына.

Те дома, что мы проезжали при въезде в Палистинскую автономию были наверняка дешевле, но намного красивее большинства особняков на Рублево-Успенском шоссе. На перекрестках стояли многочисленные группы полицейских с палестинскими орлами на беретах и флагом Автономии на шевронах. В руках они держали автоматы. На подъезде к базилике рождения Христа у меня проверили паспорт. Русский герб вызвал уважение.

В базилику не войти не согнувшись. Слишком мал вход. Метр двадцать в высоту. Врата замуровали общинные христиане в период турецкого владычества, дабы всадник не мог въехать внутрь. В итоге и поныне склоняет голову паломник, желающий попасть в грот, даже пеший. И только самые маленькие дети проходят через врата покорности беспрепятственно, ведь они еще не успели согрешить.

Проследовав мимо величественных византийских колонн, подпирающих мозаичные своды с фресками средневековых зодчих, я спустился в грот и увидел место, где родился младенец…

Здесь не торговали свечами. И огонь здесь не тух. Вифлеемская звезда, сверкающая серебром под светом пятнадцати лампад, исторгала тепло. Не прикасавшийся к ней не поверит. Здесь находит радость верующий праведник и не стесняется пасть на колени кающийся грешник. И слезы умиления одинаково льются по их щекам, ведь и те, и другие надеются на Бога…

Я вышел через монастырский дворик Святого отшельника Иеронима, автора «Вульгаты», латинского перевода Библии, потратившего на свой титанический труд 35 лет затворнического уединения, и нашел своего таксиста. Ночь наступила в Городе Хлеба. Пора было возвращаться в Тель-Авив.

Вернулся я глубокой ночью. На ресепшене отеля мне заговорщицки подмигнул консъерж. Я подошел к стойке, и он показал мне портфолио с проститутками.

— Предпочитаете «русских» или «сабра»? [30]

— Предпочитаю «сабра», но денег нет ни на тех, ни на других… — в каждой шутке есть доля юмора. С сожалением признавшись в своей бедности, я побрел в номер спать.