Джоанн Харрис - Остров на краю света

Песок нас завораживал. Теперь мы смотрели на него по-другому; он был уже не золотой пылью, но пылью веков: в нем были кости, раковины, микроскопические кусочки окаменелостей, истолченное в порошок стекло, покоренный камень, осколки невообразимых времен. В песке были люди: любовники, дети, предатели, герои. В нем были черепицы давно снесенных домов. В нем были воины и рыбаки, фашистские самолеты, осколки тарелок и обломки идолов. В нем были восстание и поражение. В нем было все, и он все уравнивал.

Теперь мы это понимали — понимали, до чего все было бессмысленно: наша война с приливами, с уссинцами. Мы точно знали, что будет дальше.

До празднества святой Марины оставалось два дня, когда я наконец решила навестить могилу отца. На похоронах я не могла присутствовать, но теперь вернулась, и мне полагалось сходить на могилу.

У уссинцев — свое кладбище: при церкви, аккуратное, поросшее травой, со сторожем, который следит за могилами. Мы на Ла Буше все делаем сами. Приходится. По сравнению с их могилами наши выглядят языческими — как менгиры. [27] Менгир — один из видов доисторических (мегалитических) памятников, неотесанный каменный столб; встречается в Бретани, Англии и Скандинавии. И мы заботливо ухаживаем за ними. Под одним очень старым надгробием похоронена юная пара, и надпись гласит просто: «Геноле — Бастонне, 1861–1887». Кто-то до сих пор приносит на эту могилу цветы, хотя, конечно, все, кто лично знал похороненных в ней, уже давно умерли.

Его положили рядом с Жаном Маленьким. Их камни — почти близнецы по размеру и цвету, хотя камень Жана Маленького старше, оброс лишайником. Подойдя ближе, я увидела, что гравий на обеих могилах аккуратно разровнен граблями и кто-то уже приготовил землю под посадку цветов.

Я принесла черенки лаванды, чтобы посадить вокруг камня, и совок, чтобы копать. Отец Альбан, похоже, пришел с той же целью: руки у него были в земле, а под обоими камнями краснели только что посаженные герани.

Старый священник вздрогнул при виде меня, словно я застала его врасплох. Он несколько раз потер друг о друга запачканные ладони.

— Я рад, что ты хорошо выглядишь, — сказал он. — Я тебя оставлю — не буду мешать тебе попрощаться с отцом.

— Не уходите. — Я шагнула вперед. — Отец Альбан, хорошо, что вы здесь. Я хотела…

— Извини. — Он покачал головой. — Я знаю, чего ты от меня хочешь. Ты думаешь, я что-то знаю про смерть твоего отца. Но я не могу ничего тебе рассказать. Оставь.

— Почему? — настойчиво спросила я. — Я должна понять! Мой отец умер не просто так, и мне кажется, вы знаете, почему он умер!

Он сурово посмотрел на меня.

— Мадо, твой отец погиб в море. Он вышел на «Элеоноре-два», и его смыло за борт. Точно как его брата.

— Но вы что-то знаете, — тихо сказала я. — Верно?

— Я… подозреваю. Точно так же, как и ты.

— Что вы подозреваете?

Отец Альбан вздохнул.

— Мадлен, оставь. Я не могу тебе ничего рассказать. В том, что я знаю, я связан тайной исповеди и не могу тебе этого открыть.

Но мне что-то почудилось у него в голосе — странная интонация, словно он говорил одно, а выразить пытался совсем другое.

— Но кто-то другой может? — спросила я, беря его за руку. — Это вы хотите сказать?

— Мадлен, я не могу тебе помочь.

Может, это было только мое воображение, но мне показалось, что он произнес эту фразу не просто так — сделал небольшое ударение на слове «я».

— Мне надо идти, — сказал старый священник, осторожно высвобождая свою руку из моей. — Я должен разобрать кое-какие старые бумаги. Метрические записи, ну, знаешь, о рождении и смерти. Я все время откладывал эту работу на потом. Но я за нее отвечаю. Эта ответственность на меня давит.

Вот опять эта странная интонация.

— Бумаги? — повторила я.

— Метрические записи. Раньше у меня был писарь. Потом монахини. Теперь мне никто не помогает.

— Я могу помочь. — Нет, мне не показалось: он и правда пытался мне что-то сказать. — Отец Альбан, позвольте, я помогу.

Он улыбнулся особенно доброй улыбкой.

— Как это мило с твоей стороны, Мадлен. Это будет для меня большим облегчением.

Островитяне не доверяют бумагам. Поэтому мы поставили священника охранять наши тайны, наши странные рождения и насильственные смерти, ухаживать за нашими генеалогическими деревьями. Конечно, это публично доступная информация — по крайней мере, теоретически. Но на ней, погребенной под слоями пыли, к тому же лежит тень исповедальни. Здесь никогда не было компьютера и никогда не будет. Зато есть амбарные книги, исписанные мелким почерком, красновато-коричневыми чернилами, и бурые папки с документами, хрупкими от старости.