Владимир Шаров: «Мне ли не пожалеть…»

В России давно зрело недовольство каноническим текстом Библии, давно и иерархи церкви, и простые миряне ощущали ее неполноту, неоконченность. Ведь Святое Писание, прервавшись на апостолах, учениках Господа нашего Иисуса Христа, так и не было продолжено, будто Господь больше не являлся людям, больше с ними не говорил. Будто Он оставил человеческий род на произвол судьбы и последние две тысячи лет не помнил о нем.

Многие из того марева сект, что расплодились в России со времен Никона и продолжают плодиться по сию пору, из-за этого отрекались от Священного Писания. Убежденные, что оно утратило силу, они заменяли его кто чем мог: духовными стихами, притчами, страдами, преданиями о своих собственных отношениях с Богом. И вот едва люди задумались о том, что не только их личная жизнь имеет конец, но и все, что они знают, все, что видят вокруг, в стране возникло понимание, что опыт общения с Высшей силой нового избранного народа Божьего должен быть записан, чего бы это ни стоило.

Реакция властей была быстрой и правильной. Уже через месяц появился указ (суть его преамбулы изложена выше) о создании совета, на который возлагалась обязанность в двухнедельный срок определить: первое – структуру; второе – состав, то есть эпизоды отечественной истории, в коих проявление Божественной Воли было наиболее явно; третье – людей, чьи деяния с несомненностью были вдохновлены Господом; и четвертое – исполнителей всей этой гигантской работы. Не знаю, как проходили заседания совета, слухи гуляли разные, но со своей задачей он справился.

Структуру третьего Завета, призванного дополнить канонический текст Библии (прямо это сказано все же не было), решили оставить прежней, такой же, что была и в двух предыдущих, а именно: книги законоположительные, исторические, учительные, поэтические и пророческие, хотя подобное деление и не отличается выдержанностью. Куда опаснее был следующий раздел – состав глав. Тут напрямую затрагивались интересы самых разных групп и отдельных семей, всем было ясно, что так и так будут удовлетворены претензии очень немногих, и люди страшились больших потрясений, бунта, когда опубликуют алфавитно-предметный указатель. Было даже объявлено военное положение, но оно оказалось ненужным: Россия приняла кодекс без эксцессов. Люди уже успели почувствовать, что они в самом деле одно целое, один народ и вся эта “Книга” будет о них именно как о целом и о Боге. Если же они снова позволят втянуть себя в гражданскую войну, победителей в ней не будет.

И последний пункт: исполнители. ЦК партии совершенно неожиданно решил, что большинство книг – и исторические, и учительные, и пророческие, и поэтические – будущего Завета следует поручить написать Союзу писателей СССР, только книги законоположительные отдали совместно прокуратуре и министерству юстиции, но и их окончательная редактура должна была быть сделана тем же Союзом писателей. Данный указ в номенклатурной табели о рангах сразу же поднял писателей на десяток ступеней вверх, и это воплотилось в вещах вполне земных. Писателям, с которыми были заключены договора на написание священных книг, выплатили щедрые авансы, тем же, чьи книги войдут в канон, и вовсе были обещаны золотые горы: огромные гонорары и потиражные, прикрепление к спецраспределителям, машины, дачи, квартиры и прочее, прочее, прочее, что в то время еще весьма и весьма ценилось. Не думаю, однако, что для кого-нибудь это играло решающую роль. В указе был и другой важный пункт, на котором настоял секретариат. В нем говорилось, что, учитывая общеизвестные особенности литературного дара, везде, где это не будет помехой боговдохновенности книг, авторам разрешено сохранить присущий им индивидуальный стиль, а также определенным образом зашифровать в тексте свое имя, отчество и фамилию или же литературный псевдоним.

Заказ ЦК партии был царский, немудрено, что за него разгорелась отчаянная борьба. Интриги, провокации, доносы, скандалы, подкуп, истерики и имитации самоубийства – словом, в ход шли любые средства. Все это было серьезно; позже, когда списки тех, кто избран, были опубликованы, несколько писателей из оставшихся за бортом в самом деле покончили с собой. Эти события я наблюдал как человек, совершенно посторонний. Хотя я и член Союза, у меня шансов не было. В сущности, я вообще не писатель, а журналист, но несколько лет назад мне удалось выпустить две тоненькие книжки путевых очерков – ничего особенного, простая переделка старых газетных статей – и меня приняли в писатели, допустили до хороших домов творчества и до прекрасного ЦДЛовского ресторана. Вот, собственно, и все, что я имел за душой.