Нинни Хольмквист - Биологический материал

— Я не мог писать, мне все время надо было что-то делать и с кем-нибудь разговаривать, но это было чертовски весело, — сообщил он.

Майкен была здесь уже четыре года, Алиса — четыре месяца. Майкен отдала яйцеклетки на проведение научного исследования, одну почку и одну косточку среднего уха. Поскольку теперь она была глухой на правое ухо, то все время хотела, чтобы люди стояли слева.

— А через пару недель, — продолжала она, — меня кладут на операцию: я должна отдать поджелудочную железу медсестре с четырьмя детьми. Так что это мой последний праздник.

Она рассеянно помешала ложкой десерт с таким видом, словно то, что она сказала, не имело никакого значения, совсем ее не касалось и было чем-то самим собой разумеющимся. Я почувствовала себя совершенно беспомощной. Майкен мешала и мешала ложкой, и я следила за каждым ее движением. С каждой секундой мне становилось все труднее дышать. В ушах у меня зашумело, перед глазами все потемнело. Меня бросило в холодный пот, и я видела, как в черно-белом кино, как Майкен выпустила ложку и накрыла мою ледяную руку, бессильно лежащую на столе. Сквозь пелену, словно издалека, до меня донесся ее голос:

— Милая, к этому привыкают. Правда, Алиса?

Я не видела Алису. Видела только руку Майкен на моей. Алиса говорила что-то утешительное, но смысл ее слов не доходил до меня, потому что ее голос словно тонул в шуме ветра, а до меня доносились только отдельные слова. Я открыла рот, пытаясь сказать, что ничего не слышу, но мне не хватало воздуха. Тьма вокруг меня сгущалась, я совсем ничего не видела. Мне показалась, что подо мной — черная дыра, в которую меня затягивает вместе со стулом. Но тут я почувствовала на плече еще одну руку: на этот раз Алиса гладила меня, что-то приговаривая. И я ее услышала:

— Все хорошо, милая, все хорошо.

Юханнес, сидевший рядом, тоже обнял меня одной рукой, а другую прижал к моему лбу. Как ребенку, у которого проверяют температуру. Это подействовало. Я почувствовала, как невидимая сила поддерживает меня, не давая затянуть в черную дыру. Я чувствовала, что они обо мне заботятся, а мне всегда становилось спокойнее от ощущения, что обо мне кто-то заботится. Юханнес сказал:

— Вот так, хорошо… сделай глубокий вдох… Молодец! Теперь выдох… Хорошая девочка! А теперь еще разок, Доррит! Молодец!

Мы долго так сидели. Майкен держала меня за руку, Алиса поглаживала меня по плечу, а Юханнес — по спине, не переставая бормотать «вот так, вот так», пока я полностью не пришла в себя. Когда Юханнес наконец убрал руку с моего лба, он сделал это, медленно проведя по моей щеке, словно лаская ее.

Потом была развлекательная программа. И танцы. Играла рок-группа. Я танцевала с Юханнесом, Майкен и Алисой. А еще с Эльсой и другими. Но больше всего я танцевала с Юханнесом. У него было великолепное чувство ритма, и он умел танцевать парные танцы: знал все правильные па. Он вел меня в танце то как настоящий мачо, то как старомодный джентльмен. Сначала мне было сложновато. Отчасти потому, что я никогда не танцевала в паре, отчасти потому, что мне было непривычно подчиняться партнеру и не контролировать свои движения. Но через какое-то время я решила расслабиться и позволить кавалеру вести меня, как он захочет. И это было чудесно.

Было уже поздно. Мы с Эльсой пили грушевый напиток в баре. Тут подавали только безалкогольные напитки: газировку и соки.

— Как насчет позавтракать завтра и потом провести все следующие четыре дня вместе? — спросила Эльса.

Как новоприбывшие, мы получили четыре свободных дня — с воскресенья по среду. Это было сделано для того, чтобы мы успели освоиться в отделении, прежде чем пройти обязательное медицинское обследование, после которого нас разделят на группы для проведения экспериментов или сделают донорами. И когда Эльса предложила провести эти дни вместе, я испытала облегчение. Я поняла, что ужасно боялась этих свободных дней. Впервые в жизни я боялась одиночества. Поэтому мгновенно приняла ее предложение.

Нет, я не могла быть одна. Мне не хотелось быть одной в помещении без окон, без единого живого существа рядом, где ничто не сможет отвлечь меня от мыслей о том, что никогда больше я не открою дверь в начале марта и не увижу первых крокусов на лужайке. Ни крокусов, ни гиацинтов, ни анемонов, ни фиалок. Не услышу журавлей, летящих на север. Не увижу Нильса, не почувствую его рук на своем теле, его поцелуев, не услышу его слов о том, как много я для него значу. Но больше всего я не хотела думать о Джоке, о том, что никогда больше мы не сможем вместе бегать по лесу или вдоль моря. Никогда мы не отправимся на прогулку по тропинке в поле к фермерскому хозяйству, не купим свежие яйца и, овощи для меня и парное мясо для Джока. Нет, я не могу остаться одна, пока я не построю какой-то защитный барьер между моим прошлым и моим настоящим. Только тогда я снова смогу думать.