Маша Царева - Женщины Никто

Все это было грустно.

Но Полина вдруг ощутила такую легкость, что не передать словами.

Как будто бы из куколки вуду, ее изображающей, вдруг кто‑то вынул длинную иглу.

Самолет только что взлетел, и, прильнув носом к иллюминатору, Полина рассматривала удаляющуюся землю. Через четыре часа она будет в Милане, оттуда возьмет такси до Генуи, а уже там… Там ее либо ждет волнующее приключение, либо — просто ленный средиземноморский вечер, пахнущий солью, жасмином и свежими креветками, нулевой километр ее новой жизни.

В аэропорту ее провожала Анюта. Милая трогательная Анюта вручила ей на прощание букет садовых ромашек, который теперь вянет в соседнем кресле. Нютины глаза лучились таким неразбавленным счастьем, где‑то в машине, сразу за выездом из аэропорта ее ждал Игорь (ему показалось, что заехать на стоянку — слишком дорого).

Анюта, Анюта…

Точно в кривом зеркале Полина увидела в ней собственную теневую сторону, свою вывернутую наизнанку сущность. Само собой пришло понимание: она вдруг осознала, что никакой любви никогда и не было. Просто она штурмом взяла собственное спокойствие, оседлав огнедышащих демонов, которых почему‑то с любовью и перепутала. Эгоизм, страсть, дрожащее от нетерпеливого возбуждения желание получить все и немедленно. Она всегда была пожирательницей жизни, с детства решительно расставляла мишени, которые потом атаковала со взрослой холодностью. Алчно ждала, хватала, завоевывала. Как больной булимией запихивает в глотку пищу без разбора, так и Полина пожирала будни, глотала, не жуя, впечатления, эмоции, людей.

А Роберт должен был стать ее главным блюдом. Иногда она смотрела на него — знакомого, родного, чужого, такого близкого, что можно протянуть руку и ощутить ладонью ершистую небритость его щеки, такого далекого, что можно неделю до него дозваниваться, зло кусая губы, а потом случайно встретить на улице под ручку с сыто улыбающейся «Мисс Моршанск». Смотрела, и ей хотелось его убить, чтобы в его глазах больше никогда не отразились чужие улыбающиеся лица, нахально торчащие груди, холеные вагины, цепкие пальцы. Чтобы больше никогда его хриплый голос не произнес много раз отрепетированную фразу о том, что в душе он одинок, хотя формально не один.

Ее швыряло от удушающей ненависти к слепой страсти, как пустой бумажный стаканчик на ураганном ветру.

В те моменты, когда Полине не хотелось его убить, ей хотелось его сожрать — наесться им до отвала, до теплой сытой тяжести, до сладкой отрыжки. Чтобы он навсегда остался с нею, чтобы его генетический пароль взломал ее ДНК, чтобы его кровь стала и ее кровью тоже. Точно насилующий туземок варвар, Полина даже не задумывалась о своей возможной неправоте. Она желала обладать, а он ласково шептал ей «Польечька», а запах его волос казался понятнее русского языка. И она бережно подобрала это колючее влажное «Польечька», высушила между страниц Большой советской энциклопедии, отреставрировала, покрыла лаком, надушила розовой водой и положила на самую почетную полочку памяти. Она перезаписала миллион дублей, которые можно было с задумчивой улыбкой перебирать перед сном.

Однажды модный психотерапевт сказал Поле, что в ней нет внутренней мамы. Некоего абсолютно лишенного логики внутреннего голоса, который вне зависимости от обстоятельств нашептывал ей, какая она красивая, умная и талантливая, причем делал это с такой искренностью, что она почти чувствовала бы его ласковый поцелуй на своем затылке. Она не умела собою умиляться, восхищаться, не умела искренне и беспричинно себя любить.

«Вы — обслуживающий персонал!» — сказал психотерапевт, а Поля, помнится, жутко обиделась и банально заподозрила врача в хронической сексуальной неудовлетворенности и желании выместить зло на пациентах.

«Вы живете не для себя, а для других, — спокойно продолжил врач. — Постоянно держите себя под контролем. Не позволяете себе сорваться, выйти из дома с грязными волосами и прыщом на носу. Просто отдохнуть, не являясь центром внимания. Вы служите желанию других видеть вас такой‑то и такой‑то!»

Сама Полина всегда считала себя перфекционисткой.

Она словно не жила, а постоянно строила декорации к какому‑то идеальному миру. Трудолюбиво плела вокруг себя кокон обустроенности, терпеливо строила домик для Барби, розовый кирпичик к розовому кирпичику. Время шло, идеалы менялись, Поля рушила стены, а потом заново восстанавливала идеальный интерьер.