Борис Минаев - Мужской день

Не знаю, что больше помогло дяде Матвею в тот день – хорошая погода, мой талант писателя, тети Галин костюм в елочку или просто улыбка фортуны, которая сама очень любит улыбчивых красивых людей. Но, так или иначе, дяде Матвею разрешили жить в Киеве.

И я горжусь этим до сих пор.

Первым моим другом в новой школе был Коля Татушкин. Он пригласил меня к себе домой – смотреть календарь с японками. И я очень хотел с ним подружиться.

Родителей Татушкина не было дома. Большая квартира (сильно больше нашей, меня это даже слегка поразило) отличалась прибранностью, чистотой и тем, что вещей здесь было как-то больше, чем нужно. Так мне, по крайней мере, показалось. Всюду виднелись какие-то непонятные салфеточки, вазочки, стаканчики, подушечки. У меня от этой квартиры

даже слегка закружилась голова, и я сел в уютное, большое, мягкое кресло, чтобы отдышаться.

За окном падал тихий мягкий снег.

– В общем, так! – странно улыбаясь, сказал Татушкин. – Сейчас будет сеанс. Заходить сюда.

Коля включил свет (зачем ему свет среди бела дня? – подумал я) и открыл дверь в кладовку. Кладовка – это маленькое помещение в стене, для вещей. Его еще называли «встроенный шкаф». В этом карцере и жили пленные японки. Коля широким жестом отодвинул мамины халаты, висевшие на плечиках, и моему взору открылась эта картина.

Картина была розовой.

Она изображала традиционную японскую природу: вершина горы, озеро, кусочек неба, цветущая вишня. Все розовое, но разных оттенков. Так мне, по крайней мере, показалось; возможно, что-то из розового было палевым или перламутровым, но общее ощущение было именно таково – на фоне розового пейзажа стояла голая розовая японка в розовых чулках на розовых резиночках.

Я медленно закрыл глаза.

– Ну ты что, дурак? – обиженно сказал Татушкин. – Зачем глаза закрыл?

Я послушно открыл их заново.

– Подойди ближе! – скомандовал Коля. – Знакомься, Лева, это твоя первая девушка. Ты должен рассмотреть ее повнимательнее.

Как и всякий человек, я не сильно люблю тех, кто пытается мной командовать. Но в данном случае я испытал от Колиного приказа, вернее, от его приказов, какой-то странный вид удовольствия. Как какая-то сомнамбула, я подошел к встроенному шкафу и просунул в него голову.

Японка на фоне японского пейзажа была ослепительно голой. Она стояла гордо и прямо, подставив копну коротких волос лучам розового заката. Даже резинки на розовых чулках можно было разглядеть достаточно хорошо, да и вообще разглядеть хорошо можно было буквально все.

Но особенно тяжело было выдержать взгляд японки. Взгляд равнодушный и в то же время пристальный. Оценивающий и в то же время нежный. Холодный и в то же время проникающий внутрь, как нож. Женский взгляд.

Особенно страшно подействовал на меня этот женский взгляд, быть может, из-за раскосых глаз, удлиненных век, сильно накрашенных ресниц, угодливой и оттого противной полуулыбки, которая очень сильно не вязалась с этим взглядом и умным лицом.

Вот уж чего я никак не мог ожидать на этой розовой картине – так это умного лица.

– Ну что, Лева? – спросил Татушкин. – Переворачиваем?

– Переворачиваем, – сказал я тихо и послушно.

Татушкин очень бережно взял календарь в руки, смахнул и сдунул с него невидимую пыль, перевернул страницу и торжественно повесил снова.

– Что же это такое? – спросил я пересохшим ртом.

– Календарь! Производство Япония! – скромно и торжественно ответил Татушкин.

Только теперь, кстати, я понял, что это был действительно самый настоящий календарь. Под следующей – ярко-синей – японкой был как бы отрезан такой коричневый край, на котором напечатаны всякие иероглифы и цифры. Это и были, как я понял, японские названия месяцев, недель, дней и так далее.

Синяя японка мне не очень понравилась. Во-первых, она была не на природе, а в помещении. От этого сразу становилось как бы жарко и душно. И во-вторых, все это помещение было какое-то ненатурально синее. Синий диван, синий ковер, синие тапочки с синими пуховыми помпончиками на ногах, одетых в синие чулки, синий халат, распахнутый в неестественно кокетливой позе (одна коленка прижата к другой, руки в боки), синие веки, синие ресницы и синие глаза. Здесь тоже имели место разные оттенки, но общее преобладание густой чернильной краски несколько напомнило мне классный журнал или контрольную по алгебре.

– Та была лучше! – твердо заявил я, и Татушкин вдруг захохотал, неестественно падая на пол родительской квартиры.