Майкл Чабон - Тайны Питтсбурга

— Нет, — сказал я вслух. — Не сдавайся. — Но я все еще продолжал самозабвенно мечтать о тех местах, куда мог бы поехать, и о простой жизни, которую вел бы там, когда, подойдя к двери, услышал телефонный звонок.

— Как Латроуб? — спросил я.

— Ты гулял?

— Да, гулял… — Я уже собрался было солгать, но тут же с удручающей ясностью увидел последствия любой глупой лжи, которую мог сплести. Я только снова втянул бы себя во всю эту утомительную чепуху с вождением за нос Артура и Флокс. Я вздохнул, посмотрел на часы и сказал, что ему стоит прийти ко мне.

— Нет, — произнес он. — Давай лучше встретимся где-нибудь в городе.

Артур теперь присматривал за домом профессора-политолога, который жил на одном из холмов в северной части Окленда, и мы встретились на полдороге, у памятника Иоганну Себастьяну Баху, перед Институтом Карнеги, недалеко от Фабрики по Производству Облаков. Было довольно-таки прохладно для летней ночи; я дрожал, жалея, что не надел чего-нибудь потеплее трикотажной рубашки, жалея, что мы стоим так далеко друг от друга, на тротуаре под огромным зеленоватым Бахом. Еще мне было жаль, что между нами холод и что даже при самом хорошем раскладе он не может просто обнять меня и прижать к себе, потому что это Питтсбург и Иоганн Себастьян и нас могут увидеть. Так мы и стояли, засунув руки в карманы, два молодых человека, борющихся за свою любовь, на грани разрыва.

— Я спал с Флокс, — сказал я.

— О боже. Давай пройдемся. — Он явно одевался в спешке: обувь не подходила к одежде, рубашка была заправлена в брюки лишь наполовину. Он наверняка уже лежал в кровати, когда решил мне позвонить. Должен признаться, что именно в ту минуту, когда я выпалил эти слова и его небритое, поросшее редкой щетиной лицо скривилось, выразив что-то вроде жеманной досады, я впервые понял, что чувств, в которых собирался признаться, больше нет.

— Как это произошло?

— А ты как думаешь? — огрызнулся я, недовольный тем, какое направление принял разговор. — Нет, Артур, извини. На самом деле все было очень странно. И я сам не все понимаю.

Мы прошли мимо бронзового Шекспира с его высоким выпуклым лбом и Стивена Фостера, чей слух вечно услаждает бронзовый негритенок с банджо. [56] Стивен Коллинз Фостер (1826–1864) — американский композитов, автор лирических и шутливых песен, в основном посвященных жизни на Юге и основанных на юном фольклоре. Я понял, что мы направляемся в наше обычное место над Потерянным Районом. Так и вышло. Мы молча добрели до него и облокотились о перила. Небо, накаляясь, полыхало оранжевым вдали, у металлургических заводов на юге, словно там сражались боги вулканов или, чудилось мне, наступил конец света — этот оранжевый был таким измученным и безысходным.

Он крепко сжал мой локоть и развернул меня лицом к себе. И снова, как прежде в этот день, я ожидал увидеть злобу, и снова обманулся в своих ожиданиях.

— Арт, не бросай меня, — проговорил он, и лицо его выглядело непривычно: ввалившиеся щеки, вращающиеся глаза. Я никогда раньше не видел, чтобы его лицо выдавало какие-то чувства. — Я так этого боялся! Я все понял, когда тебя ночью не оказалось дома. Я все понял.

— Я представления не имел, — стал объяснять я. — Все вышло совершенно случайно. В смысле она все спланировала, а я попался. Я не могу понять, что это значит на самом деле. Сегодня все было так странно, Артур. — У меня сжалось горло. Сексуальные баталии и нервные переживания целого дня, поражение в моей финальной схватке с Флокс, прелесть ее кружевной спальни и магическая сила ее лица нагромоздились друг на друга внутри меня и неожиданно изверглись наружу. Артур легко коснулся моей щеки.

— Что такое, Арт? Брось. Не плачь.

— Я больше не знаю, кто я такой, — сказал я. — Я делаю столько глупостей.

— Тише, тише.

— Не проси меня выбирать. Пожалуйста.

— Не буду, — коротко ответил он, будто эти слова дались ему нелегко. — Только не бросай меня.

Я перестал плакать. Здесь что-то было решительно не так. Артур, которого я знал, уже распекал бы меня на все корки, высмеивал Флокс и заставлял признать, что она меня засасывает. Он бы вынудил меня осознать, что если я не люблю его, Артура Ф. Леконта, который куда только не вхож, который умеет жить, с его блестящим саркастическим умом, с его жестокими забавами и, самое главное, мужской компанией, что он мне предлагал, то я дурак, неудачник и вообще покорный папенькин сынок, проклятый, обреченный потерять то, чего лишился мой отец: искусства, любви, целостности и тому подобного. Перемена, еще одна перемена свершилась… Почему-то решение теперь оставалось за мной, и я хотел знать почему.