Андрей Левкин - Голем, русская версия

Признаться, несмотря на то, что ум был в хорошей форме (в сентябре ему лучше всего, разве что еще октябрь может конкурировать, но там свальное исчезновение листвы клонит к мыслям элегическим), так вот — невзирая на трезвое и острое состояние ума, я уже безо всяких сомнений считал Голема — големом. Мало того, что он производил на свет такие последовательности букв, которые нормальным человеком произведены быть не могли в принципе,? — уж как ремесленник этого занятия я мог оценить мозг, который на такое способен. Но он еще и составил на этой улице соответствующее впечатление о себе: нимало в том не стараясь преуспеть. Люди-то были тут не самые глупые, так что их ощущения (тем более что в деталях они разнились) ошибочными быть не могли.

И вот в один из дней, кажется — это была среда, я его неожиданно и увидел.

— Простите, — я был застигнут врасплох, поскольку не ожидал его встретить среди рабочего дня. Служба же у него существовала, вот и ляпнул с ходу самое, кажется, удачное в этой ситуации. — А как все-таки вы тут оказались?

— А что, все остальные знают, каким образом они здесь оказались? — отреагировал он тоже ошарашенно.

— Я не хотел вас обидеть, простите. То есть наехать не хотел.

— А вы меня и не обидели, — искренне удивился он. — Вы-то сами знаете, как тут оказались?

— Ну я же тут с детства… — похоже, я начал отвечать про то, как оказался на этой улице, хотя осознал это позже.

— Детство — это когда люди были маленькими? Как дети? Конечно, мне немного жаль, что я не был тут маленьким и не могу знать, как выглядит эта улица с высоты роста небольшого человека, но, мне кажется, детство — не лучшее время в жизни.

— Да, но почему? Ведь не только ум важен… Есть же еще воспоминания, хотя бы о родителях, а они заботились…

— Не думаю, что заботились настолько, насколько вы теперь об этом хотите помнить.

— Не в воспоминаниях же дело. Человек взрослеет вместе с печалью от того, что он видит, как все проходит. Вот вы понимаете, что все проходит?

— Что ж я, по-вашему, бессмертен? — Он улыбнулся. — И только потому, что в детстве не жил здесь?

— Послушайте, — я махнул рукой, поняв, что переиграть его мне не по силам, так что игру и не надо затевать, тем более что цель теперь состоит не в немедленном выяснении того, кем таким нечеловеческим он является, а в том, чтобы переманить его жить к себе. — А пить-то вы пьете?

— Иногда, — улыбнулся он.

— А это доставляет вам удовольствие? — Я уже опасался всего.

— Доставляет, — он улыбался.

— А на работу? — спохватился я. — Вы же работаете или что, уволились?

— Да работаю, я, работаю, — что ли даже вздохнул он. — Куда ж денешься. Отгул сегодня взял за выходные. Пошли в магазин.

Разумеется, мы пошли не в киоск — не один же киоск на улице был источником продуктов, к тому же мы стояли неподалеку от железной дороги, там столкнулись, хотя я потом не понял, как он там мог оказаться. Ну да, там жила Галкина, но шел он не со стороны ее дома — что я еще мог бы как-то понять, а словно бы в самом деле со стороны насыпи, будто сидел там и медитировал на кривящиеся за поворот рельсы.

Так вот, поскольку мы были в том конце улицы, то и пошли в древний советский магазин, четырьмя от: делами вытянувшийся в доме № 28, прилегая к книжному "Тотему". Раньше магазин назывался просто "Гастрономом", теперь же у него было личное имя, как то — "Рябинка". Внутри на стене даже висел цветной плакат с надписью: "Если Вам нужно хорошее пиво, в "Рябинке" Вас встретят тепло и красиво". Вот, даже с большой буквы "Вы".

Пожалуй, я не буду останавливаться на воспоминаниях, связанных с тем, как выглядел этот магазин при Хрущеве, Брежневе и далее, равно как и о его ассортименте тех лет: уже трудно вспомнить, хотя можно вызвать в память схемы разделки туш (на какие-то просто нынешние федеративные округа), прилавки-холодильники, в которых стоят еще поллитровые стеклянные бутылки кефира с изумрудными крышками, а сверху плакат "Продавец и покупатели, будьте взаимно вежливы!". Тем более не стану вспоминать, как из этой алюминиевой фольги путем наворачивания ее на спичку производились маленькие ракеты, внутрь которых заталкивалась сера со спичечных же головок, после чего эта штука поджигалась с открытого конца и происходил быстрый шипящий полет.

Мы с Големом купили бутылку водки, банку огурцов и половинку "бородинского", другого черного не было, хотя я "бородинский" не любил. Впрочем, не есть же мы собирались. Тут между нами возник легкий диспут по поводу места: во двор № 31 он не хотел, я, сообразив наличие в этом доме его начальства, согласился. Как варианты оставались школьный стадион, что, кажется, было не вполне правильно, учитывая самый разгар дня, и аллейка, которая тоже была на виду. Можно было пойти на насыпь, но мне не хотелось выходить за пределы улицы — тогда бы пьянство вышло за пределы территории моей истории или же история начала бы бестолково расползаться по всему городу, и уж тогда ее концов не сыщешь, не свяжешь.