Юрий Козлов: Белая буква

— Охотно, — между тем ответил Анне Дмитриевне историософ. — Вот эти начала: экология, свобода, порядок, культура.

— Вы забыли про пятое начало — народ! — скрипуче отозвалась та, сверкнув очками.

Улиточный гриб был явно (для самозваного историософа) несъедобным. Осознав это, он сменил чреватую тему на бесплодную служебно-скучную:

— Аэродром построен для того, чтобы состоятельные клиенты из Европы могли легко и быстро на своих частных самолетах добираться до экологических жемчужин Белоруссии — ее лесов, озер и рек, а потом, насладившись отдыхом на природе, беспроблемно возвращаться домой.

В автобусе писатель Василий Объемов устроился рядом с молдавским поэтом Серафимом Лупаном. Седой, в тонком летнем костюме и свежей рубашке, при золотых часах, к тому же еще, как выяснилось, депутат молдавского парламента, Серафим смотрелся олигархом, вздумавшим демократично прокатиться на экскурсию вместе с нищими литераторами.

Сейчас события двухдневной давности казались Объемову каким-то нелепым сном. Когда он с тяжелым сердцем пришел утром завтракать, в кафе на двадцатом этаже распоряжался улыбчивый паренек, запутавший его пересчетом российских рублей в белорусские за сто граммов коньяка, не предусмотренного в оплаченном (уже не усиленном, а ослабленном) завтраке. Вчера вечером здесь была женщина, кажется Каролина, осторожно заметил Объемов. Паренек развел руками: «Я работаю в ресторане на втором этаже. Меня попросили ее заменить, наверное, заболела».

В перерыве между заседаниями в центральной городской библиотеке имени Янки Купалы Объемов озадачил Фиму Лупана неуместным откровением. Мол, снял с фонарного столба на автостоянке телефончик, позвонил какой-то Олесе, а та не пришла. Фима благодушно улыбнулся в ухоженную седую бороду, никоим образом не осудив старого приятеля (они подружились сорок лет назад на Всесоюзном совещании молодых писателей), но и промолчав о своих ночных приключениях. Он никак не походил на человека, которого ночью откачивала «скорая помощь».

С давних времен Объемова изумляла и восхищала способность Фимы респектабельно и опрятно выглядеть наутро после самых диких и безобразных гулянок. Во времена СССР они часто пересекались на писательских съездах, семинарах и днях советской литературы в разных областях и республиках необъятного Советского Союза. После 1991 года размах подобных мероприятий резко сузился, утратил державную мощь, однако алгоритм их проведения остался прежним. Хмельная тень СССР все еще тянулась за писателями из России и их пишущими на русском коллегами из бывших республик, а ныне независимых государств. А может, этот алгоритм не зависел от того, при капитализме, социализме или феодализме (дальше Объемов не заглядывал) существовало общество. «А вот у поэта — всемирный запой, и мало ему конституций», — еще черт знает когда провозгласил Александр Блок.

«Мне нельзя иначе, — помнится, объяснил свой феномен Фима полуживому после ужина на базе отдыха “Долина нарзанов” в Кабардино-Балкарии Объемову. — Детский поэт обязан быть чистым, красивым и добрым, особенно если он… пишет стихи о Ленине».

В автобусе Фима охотно прикладывался и давал приложиться товарищу к красивой серебряной фляжке с добрым молдавским коньяком. Приметливый Объемов заинтересовался эмалевым гербом на фляжке, разглядев в нем среди стрел и сабель… два кривых, в капельках крови клыка.

— Герб рода графа Дракулы, — объяснил Фима. — Его потомки заказали мне поэму.

— Для детей? — удивился Объемов.

— Влад Дракула теперь во всех румынских и молдавских учебниках, — с едва заметной иронией, совсем как раньше, когда на днях советской литературы, допустим в Хакасии, он читал на молдавском стихи о Ленине, улыбнулся Фима. — Пламенный борец за свободу Трансильвании против… русской тирании.

— Но ведь Русь тогда сама сидела под татарами, — напомнил Объемов.

— Ты забыл, — рассмеялся Фима, — Дракула был вампиром-долгожителем. Есть версия, что он дотянул до XIX века.

Жаль, подумал Объемов, что не слышит Анна Дмитриевна Грибоедова. Она как-то неожиданно задремала, прислонившись головой к окну. Очки-улитки готовились соскользнуть с кончика носа, как с наклонного сучка. Самому ему не хотелось спорить с импозантным, легко переориентировавшимся с Ленина на Дракулу Фимой. Он даже засомневался, а вдруг это какой-то другой гостиничный боров чуть не задавил Олесю тяжелым, как унитаз, пузом? И еще: о Ленине ли читал в далекие советские годы стихи Фима на молдавском языке в залах, где никто, кроме него, не знал этого языка? (Некоторые лингвисты утверждали, что он произошел от блатной латыни.) Вдруг он просто материл вождя мирового пролетариата и советскую власть? А доверчивые слушатели ему бурно аплодировали. А сейчас Фима — депутат молдавского парламента — рассказывает на встречах с избирателями, как дурил русских лохов…