Александр Закладной - Там, где наши сердца

Через минуту я был на улице. Какой-то мужик, поливавший свой огород из садового шланга, разрешил мне умыться.

Сколько прошло времени, не знаю. Треньканье трамвая заставило меня очнуться, и я понял, что стою на трамвайных рельсах. Водитель трамвая, толстая краснолицая женщина, что-то кричала мне. Я сошел с них и завернул в какой-то переулок.

Катя… Как же я мог так сильно полюбить тебя???

Я ведь всегда знал, что она шлюха. Поэтому и бросил ее. Поэтому и пришел в тот вечер к ней вместе с Сеней и недоумком Богданом. Почему же через год вернулся к ней? Как это могло произойти? Как?

Меня внезапно прошиб пот. Я вспомнил цыганку, встретившуюся мне сегодня на остановке. «Возвращайся, – сказала она. – Плохо закончится». Она оказалась права. Память услужливо подсунула мне еще один эпизод, связанный с цыганкой и давно мной забытый.

Мы сидели в Горсаду – я, Андрей, Глайзер и Шольц. Пили пиво и собирались уже уходить, когда к нам подошла старая цыганка, которую я часто там видел. Плюхнувшись рядом с нами, она с одышкой сказала:

– Хотите, погадаю?

Кроме Макса, никто не захотел. Разумеется, цыганка нагадала ему изобилие денег и счастливую жизнь. Потом она долго смотрела в глаза Денису, а когда он встал и вместе с Андреем пошел за новой бутылкой пива, пробормотала себе под нос:

– У него в глазах война. Война и кровь.

Глайзер хохотнул.

– Какая еще война? Великая Отечественная или русско-японская?

Гадалка что-то пробурчала, но повторила:

– Он воин. Война затмевает все остальное, и я не вижу, что будет дальше.

– Да мы взрослые люди! – разозлился тогда я. – Хватит байки рассказывать. Ну какой из Шольца воин – он труслив, как хорек! Иди отсюда! Все равно денег тебе никто не даст.

Цыганка встала и, остановившись напротив меня, процедила:

– Не кричи, сынок. Что ж, смейся, пока можешь. Все-таки я тебе скажу одну вещь напоследок – берегись августа.

Мне стало не по себе, но я сразу забыл об этом и вспомнил только сейчас. Чтобы вы в тартарары провалились, цыгане чертовы!

Катя…

Я болел. Любовь – это болезнь. Я болел последние три месяца. Это было как наваждение. Всего лишь месяц назад, в один из вечеров я становился перед ней на колени, а она говорила, что любит меня. Но стерва память вновь напомнила то, что я не хотел вспоминать. Напомнила другой вечер.

– Все в порядке, Богдан. Ей это по кайфу, – сказал я тогда.

Но ведь так и было! Так должно было быть!!! Ну почему я словно забыл все это? Как можно это забыть? Как можно было полюбить шлюху? Как мы могли встречаться после того, что произошло?

Меня бросало в дрожь. Я впервые трезво посмотрел на вещи. Почти не понимая, куда иду, я шел все дальше и дальше, пока не уперся в стену незнакомого дома.

Стена… Она была грязной и ущербной. Я прикурил новую сигарету от старой и, пытаясь собраться с мыслями, долго стоял, уставившись на пожелтевшее объявление, приклеенное к стене скотчем. На нем был нарисован стройный женский силуэт, внизу – надпись: «Похудей без диет, без лекарств, без физических нагрузок». Оно было оборвано с левой стороны, у женщины на рисунке не было головы, и я сорвал его полностью.

Катя…

Во дворе дома стоял ларек. Я подошел к нему и хрипло сказал пожилой продавщице:

– Дай водки. Бутылку.

– Из дорогих или дешевую?

Я не стал отвечать. Продавщица подождала немного и спросила у меня:

– Может быть, «Немирофф»? Есть пшеничная, есть острая, с перцем.

Да. Именно с перцем. В самую точку.

– Давай. И стаканчик.

Я сел на скамейку и стал пить водку. Она была ужасной, но другую я пить бы не смог. Только эту.

На лице появились слезы, но я их не вытер. Мне наплевать на всех. Положив под голову правую руку, я прилег на скамейку. Мимо прошел мужик в очках.

– Развели наркоманов, – буркнул он, плюнув себе под ноги.

– Пошел вон, козел, – сказал я.

Мужик остановился и злобно прошипел мне, цедя слова:

– Юноша, придержи язык. Как ты разговариваешь?

Катя…

– Я сейчас встану и разобью эту бутылку о твою голову, – очень тихо сказал я.

Мужик посмотрел на меня. Мы встретились глазами, и он не выдержал, отвел взгляд. Не глядя больше в его сторону, я снова налил водку в стаканчик. В бутылке осталось меньше половины. Надо было идти. Куда-нибудь. Сидеть я не мог.

Опьянение пришло незаметно. Я переходил дорогу и вдруг понял, что уже пьян. Но легче не стало. Стало еще больнее. Зато я мог все. Я точно знал, что могу все. Кроме одного – я ничего не мог забыть.