Михаил Елизаров - Мультики

Следующий кадр показал больничную палату: зарешеченные окна, плотные шторы, металлическую, выкрашенную в белый костяной цвет кровать, куда забрался с ногами Разум, тумбочку с приставленным к ней табуретом.

— Алешка ждал, когда его переправят в новую больницу тюремного типа. Санитар проговорился об этом, прибавив, что Разуму вообще повезло — признали невменяемым, а то не миновать бы расстрела, хоть и малолетка. Прошел день, и никто не появился, кроме нянечки, приносившей еду. А вечером в дверь Алешкиной палаты постучали. Одно это уже было странным. Обычно входили бесцеремонно — без стука. «Можно?» — спросил голос за дверью. «Да», — отозвался Алешка, закрыл и бросил на тумбочку общую тетрадку, в которой от скуки дорисовывал человечкам кудельки на «отрезанные» головки. В палату шагнул мужчина в военной форме, на гимнастерке — орден «Знак Почета», в правой руке — большой чемодан. Левая чуть поджата, неподвижна и в перчатке — протез, что ли?

Разумовский во избежание неправильного восприятия зрителем дорогого учителя сам истолковал нарисованного Гребенюка:

— Лет вошедшему было на вид чуть за сорок — темные с легкой проседью волосы, на лбу шрам, напоминающий математическую скобку, ясные голубые глаза, широкие скулы, на губах улыбка: «Ну, здорово, Джек-потрошитель», — надтреснуто, с неуловимым папиросным дымком произнес посетитель. «Я не Джек», — сразу набычился Алешка. — «Ну, и как тебя зовут?» — усмехнулся мужчина. — «Вы, можно подумать, не знаете! — огрызнулся Разум. — Алексей Разумовский». — «Вот и отлично. А меня Виктор Тарасович Гребенюк. Будем знакомы». — Мужчина протянул Алешке руку, дождался, пока тонкая мальчишеская кисть не погрузится в его крепкую ладонь…

Разумовский виртуозно без стыков перескакивал с голоса на голос. Последние несколько минут звучало трио: юный дискант Алешки Разума, зрелый тенор Разума Аркадьевича и хрипловатый басок Гребенюка:

«Чего пожатие вялое такое, мало каши ел? — Гребенюк оглядел палату. Что-то было особенное, лихое в этом взгляде. Так матерые уголовники одним неспешным внимательным поворотом головы осматривают свою камеру. — Да, унылые хоромы. В таких кто угодно захандрит…» — «Пришли, чтоб забрать меня в специальную больницу?» — презрительно спросил Алешка. — «С чего это ты взял? — удивился Гребенюк. — Нет, я не врач. Я по другому вопросу. Дружище, имеется предложение. Алексей — как-то официально звучит. У тебя есть прозвище какое-нибудь? Вот меня, к примеру, приятели в детстве Гребнем величали. А тебя наверняка — Разумом. Угадал?»

Разумовский расчувствовался:

— Глаза мальчишки вдруг наполнились слезами, он быстро отвернулся к окну, чтобы этот Гре-бенюк не увидел, что случайно оброненные слова ранили в самое сердце. А что мог ответить Алешка? Что никто не называл его Разумом, а только дразнили Галошей?..

«Хорошее прозвище — Разум, — похвалил Алешку Гребенюк. — Мне лично очень нравится. Ты не против будешь, если и я тебя тоже стану Разумом называть? Ты какой класс закончил? Пятый? Вот еще пять лет отучишься, поступишь в институт, будет у тебя такой предмет — философия…» — Алешка хотел было возразить гостю: «Какой институт! Я же даже в школу уже не вернусь!» — но промолчал. — «Разум — штука посложнее ума, — продолжал Гребенюк. — Раньше философы-идеалисты полагали, что ум занят познанием всего простого и житейского: вот суп, в нем картошка. А разум вроде как возвышается над умом, существует отдельно, независимо от мозга и занят познанием бога. А бога-то, как выяснилось, нет! Так что же тогда познает разум? — Гребенюк за время своей речи успел сдвинуть вбок кровать, переставил вперед тумбочку и табурет. — Прусский философ Кант считал, что разум постигает не бога, а вещь в себе. Ты ведь тоже пытался постигнуть в себе какую-то вещь?» — «Пытался», — тихо ответил Алешка. — «Ну и как, доволен успехами? — Гребенюк подмигнул. — Не бойся, я ни в коем случае не собираюсь тебя поучать или критиковать. Я ведь не этот самый Кант. У него была работа „Критика чистого разума“. Кстати, ты уши мыл?» — озабоченно поинтересовался Гребенюк.

Разумовский каким-то невообразимым интонационным приемом дал понять, что дальше последует шутка: «А почему вы спрашиваете?» — Алешка, признаться, оторопел от такого речевого напора. — «Да потому что, если не мыл, то работа Канта будет называться „Критика неумытого Разума!“» — Увидев недоумевающее лицо Алешки, Гребенюк расхохотался. Алешка тоже заулыбался. Впервые за несколько месяцев. Ах, как не походил этот новый странный человек на тех, с кем приходилось общаться в последние месяцы!..