Михаил Елизаров - Мультики

— До чего плохо, что упрямая девчонка не согласилась идти на завод! Вот как теперь перенести туда Таню?! Даже частями это заняло бы не один де, нь! Для начала Алешка решил самые важные части тела захватить. А это что? Ясно и без подсказки — голова да женский орган. По ним сразу Таню определишь…

Алешка Разум орудовал ножом между раскинутых ног девочки.

— Из мешка с тряпьем достал байковый платок. Предусмотрительно укутал голову и орган в газету, чтобы не протекли, а потом уже обернул их платком и затянул крепкий узел — на ходу не развяжется! Алешка постарался не испачкаться в Тане и вернулся во двор до темноты…

С невозмутимым видом Алешка вышел из подъезда, огляделся по сторонам и поковылял в сторону дома.

— Одного не учел Алешка Разум — что девочки хватятся этим же вечером. Хоть и жила она через улицу от Разума, а переполох докатился аж до Алешкиного двора. Все родители похватали своих детей и спрятали по квартирам. Приехала милиция — искать пропавшую Таню…

Диафильм показал двор с птичьей высоты — внизу суетящиеся люди в форме, два черных, милицейских «воронка». Кадр плавно перетек в следующий, «воронки» преобразились в черные Алешкины ботинки у кровати…

— Неспокойно было на сердце у Разума. Приготовленный байковый узел на чердаке точно звал Алешку, торопил: «Спеши, спеши, спеши…» — Разум Аркадьевич зазвучал шепеляво и глухо, будто говорил и одновременно жевал тряпку.

— Эх, была не была! Ночью Алешка потихоньку встал, открыл окно. Благо второй этаж, невысоко. Алешка бесшумно сполз по карнизу. Видели бы одноклассники, какой он бесшумный, ловкий, как умеет красться — пограничник не заметит! План был такой: сперва на заветный чердак, где узел, потом на завод, в подвал — а там будь что будет!..

Замелькали уже знакомые по началу диафильма кадры: Разум бежит по ночным улицам, прижимая к груди узел, укрывается за деревьями от проезжающих машин, никнет к земле, не дышит. Вот Разум минует заводские ворота, крысой ныряет в подвал. Одна за другой загораются свечи на тайном складе…

— Алешенька, что же ты натворил! Алеша-а-а-а! — В горле Разумовского словно отозвалось эхо давешнего надорванного крика.

На газете лежала голова Тани Санжеевой и кровавый вырез промежности.

— Алешка когда-то нашел среди развалин и принес в подвал две десятилитровых бутыли — чудом сохранились после бомбежек. Вот теперь пригодились. На узкие стеклянные горла насадил отрезанные головы: Валерки Самсонова и Тани Санжеевой…

Валерка, точно дразнясь, вывалил синий язык, один глаз полностью открыт, второй косо прищурен. У Тани на лбу глубокая ссадина, под носом разводы крови, некрасиво оскалился рот. В искореженном виде мертвая пара обрела новое мрачное и одновременно карикатурное сходство с Алферовым и Новиковой…

— Алешка не торопясь расставил оскорбителей на полке. Вот они — Валерка и Таня, пустышки с бутылочными туловищами. Разум теперь ваш хозяин! Схватил отчлененную Валеркину ступню и ей же с размаху Валерку по морде — бац! Получай! Слетел Самсонов с полки, башка в сторону, бутылка вдребезги!..

Разумовский очень похоже сымитировал резкий и рассыпчатый стеклянный бой.

— Бац! У Тани голова отскочила вместе с отколовшимся бутылочным горлом! Кого вы, глупые прозрачные кегли, осмеливались дразнить?!

Разум Аркадьевич сухо рассмеялся, точно закашлялся.

— На газете кровавой медузой лежал Танин женский орган. А ну, Леша, покажи класс! Шлеп! Шлеп! Валеркиной галошей! По пизде-е-е!

Я вдруг понял, что рассказ Разума Аркадьевича уже давно перестал восприниматься мною как медленная череда картинок. Они мелькали с какой-то мультипликационной скоростью, и даже поворотное колесико сменило медленный скрип на тихий стрекот кинопроектора. Лишь прозвучавшее второй раз матерное слово заставило меня очнуться от этого оптического эффекта.

Мультик сразу стал диафильмом. В кадре замер мальчик, в руке ступня, напоминающая домашний тапочек, будто Алешка охотился на прусаков. Кругом осколки, Самсонов с пола глядит перекошенным профилем, Танина голова вообще закатилась под полку — виднелись растрепанные волосы…

Я снова ощутил коварное неудобство моего детского стульчика. Пока я внимал подвальным бесчинствам Алешки Разума, мои ноги, до того изрядно онемевшие, окончательно потеряли всякую чувствительность. Я ущипнул себя за голень и с удивлением ощутил только мышечное усилие сжимающихся пальцев — в ноге щипок никак не откликнулся, словно она перестала быть осязаемой частью моего тела, превратившись в какой-то посторонний предмет. Если бы я захотел встать, наверняка не справился бы с этой задачей. Густой мышечный отек поднялся от поясницы до шеи. Я понял это, когда оглянулся на Разумовского — проверить, что он там поделывает. Разум Аркадьевич, как и положено, кадр за кадром вращал колесико, прямой, точно диктор в новостях.