М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 1

- Но ведь он такой сильный был. Даже с одной рукой.

- Одной левой? Он и сам так подумал. Его держали за левую руку, когда били ножом. А правой руки у него не было.

- Вы это видели? Вы там были?

- Нет, меня там не было, - сказал Струев, - к тому же мне было четырнадцать лет. Почти, как тебе сейчас. Я бы мало что сумел. Там был его партнер по сцене да еще трое ростовских ребят с ножами.

- А что же его партнер? Почему не помог? Что с ним случилось? - спросил мальчик, волнуясь.

- Получил десять лет. Столько давали за убийство без отягчающих.

- Он что, их убил? Убил, да? Что, всех троих?

- Ну у него-то обе руки были на месте. И пользоваться руками он тоже умел. Вообще-то он не был бодливой коровой, - оскалился Струев, - но это как раз тот случай, когда рога у коровы имелись.

- Как же он справился с тремя сразу? - сказал мальчик. - Это очень трудно.

- Не труднее, думаю, чем вслепую кидать восемь факелов или с одной рукой работать трюк под куполом.

- Или делать картины, не умея рисовать, - сказал мальчик, помолчав.

- Верно, - ответил Струев.

Мальчик молчал, идя рядом со Струевым. Через некоторое время он спросил:

- Значит, вы думаете, что умение рисовать и умение драться - вещи схожие?

- Я не умею драться, - ответил ему Струев, - и рисовать я тоже не умею. Я тебе уже говорил. И ничего тебе про умения не скажу. Но искусство и драка - это вещи похожие. Умение дает им форму, но делаются они не с помощью умения.

- А чем?

- Чем-то таким внутри.

- Душой?

- Нет, не душой, но чем-то таким, что рядом с душой. У тебя где душа?

- Вот тут, - и мальчик показал на место на груди рядом с яремной ямкой, - вот тут болит, когда плохо или стыдно.

- Правильно. И то место где-то рядом, но это не душа.

- И как с этим местом быть? Я же не знаю, есть оно у меня или нет.

- Оно у всех есть, просто его никто не тренирует.

- Научите.

- Я тебя научу, - сказал Струев, - смотри, надо втянуть в себя воздух, вот так, - и он с силой втянул в себя воздух, оскалив кривые желтые зубы, - и внутри тебя соберется победная сила. Ты почувствуешь. Как раз там, вот в этом месте.

- Рядом с душой?

- Рядом с душой. И тогда ты сможешь все, что захочешь.

- Вы несерьезно со мной говорите.

- Еще как серьезно. Попробуй.

Мальчик открыл рот и втянул в себя холодный воздух, но ничего не произошло.

- Ты еще раз попробуй, только смотри не простудись.

- Сейчас. А то голова закружилась. Я отдохну, и опять.

И опять мальчик втянул в себя воздух, и снова ничего не почувствовал, кроме головокружения.

- Понимаешь, надо втягивать воздух так, как будто это твой последний вдох, а потом не будет. Как будто тебе нечем дышать и остался последний глоток воздуха. И еще так, как будто тебе надо собрать последние силы. Ну представь, что ты дерешься или бежишь, и устал, и сил больше нет. А бежать надо. Представил?

- Представил.

- Ну теперь вдохни.

И мальчик втянул воздух, и у него заломило грудь.

- Я, кажется, чувствую. А вы правда думаете, что это помогает?

- Точно.

- Место рядом с душой?

- Да.

- А сама душа?

- Понятия не имею.

Что-то я заболтался с ним, подумал Струев.

Он давно ни с кем не говорил. Говорить не имело смысла: про друзей-художников он давно все знал, подробностями не интересовался; дела делались без особых рассуждений, надо было просто понять, что выгодно в эту минуту, и не ошибиться; с женщинами разговаривать было не о чем. Всякая связь кончалась одинаково: едва доходило до того, что пора произносить слова, он прекращал отношения. Связь с Алиной была типичной для него - необременительная, приятная обоим, без обязательств. Она приглашала раз в месяц, иногда он соглашался. История с Инночкой неприятным образом отличалась. В первую же ночь она сказала, что любит его. Пьяная или просто вздорная, подумал Струев. Или это оттого, что православная, они все нервные. Никак не могут с душой разобраться, бедные. А может, просто мужика давно не было. Он проводил ее поутру до метро, постаравшись не сказать лишнего. Посмотрел, как она спускается по лестнице, и пожалел ее. Плохо одетая, немолодая, что у нее за жизнь. Вечером у него было назначено свидание с холеной Алиной. Он не пошел вовсе не потому, что свиданию препятствовали чувства к Инночке. Однако ездить на Бронную в отсутствие Лугового и лежать в кровати партаппаратчика прискучило. Надо было бы позвонить, извиниться, сказать про дела или вовсе порвать, но ничего этого Струев делать не стал. Он никогда не оправдывался. Что есть, то и есть, разве что-либо изменится оттого, что это объяснишь? И потом, зачем порывать с Алиной? Прискучило нынче, захочется потом. Сегодня, например, можно съездить.