М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- Провансальский майонез чем хорош, - говорит отец Николай другим бомжам, - его из баночки до конца хозяйки не выскребают. Если пальцем по стеночкам поводить, так самую вкусноту и соберешь. Но лучше всего марокканские сардинки. Сардинки вынут, а банку выбросят. А маслице-то с лимоном осталось. Если такую баночку найдешь, то по капельке надо смаковать, по глоточку.

Единственный человек, чьи двери всегда открыты для отца Павлинова, - это Сергей Ильич Татарников. Впрочем, все реже Николай Павлинов пользуется его гостеприимством: он теперь сторонится людей. Историк пробовал искать старого друга по подворотням и закоулкам города, отыскать не смог, однако поиски не прекратил. Выходя на вечернюю прогулку, историк проходит несколько улиц кряду в надежде встретить друга. И все-таки чаще путь Татарникова лежит к больнице, где пребывает Соломон Моисеевич Рихтер.

Татарников навещает своего старого друга Соломона Рихтера в психиатрической больнице, где Рихтер обречен проводить свои дни. Как правило, Сергей Ильич появляется под окном старого философа и свистом объявляет о своем присутствии. Ему приходится свистеть долго: Рихтер глуховат, стекла двойные, свистит беззубый историк негромко. Странно выглядит в больничном парке пожилой, сутулый человек, посвистывающий под окном. Женский персонал госпиталя влюблен в Соломона Рихтера, потакает его прихотям, и Соломона Моисеевича выпускают в сквер, где он сидит на лавочке рядом с Сергеем Ильичом. Старые друзья проводят вечера под чахлыми больничными тополями, причем Сергей Ильич Татарников обыкновенно выпивает припасенную бутылку водки и рассказывает товарищу новости.

- Вот и все, Соломон, - говорит историк, перемежая свою речь звуками «буль-буль-буль». - Помните, мы с вами двадцать лет назад прикидывали, что будет с Россией - уцелеет или нет. А она взяла да и растаяла, Соломон, и говорить о ней больше незачем. Растаяла, как старый снег.

Соломон Моисеевич глубже надвигает теплую беретку на уши, ветер треплет его редкие седые пряди.

- А что с миром? - спрашивает он тревожно.

- Да все то же, милый Соломон, - отвечает историк, - все то же, - и он старается, чтобы голос его звучал примирительно и не особенно тревожил больного.

- И богатые все так же угнетают бедных? - взволнованно спрашивает Рихтер. - И все так же справедливость молчит?

- Так ведь нет уже теперь никакой справедливости, Соломон, - говорит Татарников рассеянно, - отменили за ненадобностью. Осталась одна свобода, а ей справедливость и ни к чему.

- Разве это свобода? - спрашивает Рихтер и впадает в беспокойство.

- Вот вы напишите свою главную книгу, - говорит другу Татарников, - вы еще им всем объясните, как надо жить. Все и устроится тогда.

Говорит он это как можно мягче, чтобы унять волнение друга. Но волнение Соломона уже не унять. Он смотрит в закатное небо больными глазами, и губы его твердо выговаривают то главное, что он обязан сказать миру.

- Не забывайте, Сергей, - говорит он Татарникову, но обращается не к историку только, но ко всем людям сразу, - что последнее слово не сказано! Четвертый парадигмальный проект всемирной истории еще себя покажет!

И Соломон Моисеевич стучит палкой по щербатому асфальту парковой дорожки.

- Обязательно, Соломон, обязательно, - говорит Татарников миролюбиво, - вот еще немного поживем, и правда восторжествует.

- Не забывайте, - обращается Соломон Рихтер к небу, - что грядет последний, четвертый проект всемирной истории - и это будет закон права и справедливости! И этот закон объединит и веру, и знания, и искусство! И это будет последний парадигмальный проект бытия!

- Ах, Соломон, - говорит Сергей Ильич, - не хватит ли с нас проектов? Пока что еще хоть что-то уцелело. Вот скамейка в парке стоит, курицу вам на обед дали, я бутылку купил - уже неплохо. Грянет ваш четвертый проект - так и последнее отберут. Вы уж дайте, пожалуйста, истории идти, как ей нравится, - так говорит Сергей Ильич, словно от его собеседника зависит - выписать истории разрешение или нет.

Но Соломон Рихтер непреклонен. Он поднимается во весь рост, стоит, покачиваясь на ветру, потрясает клюкой.

- Зачем вообще эти проекты нужны? - осторожно спрашивает Татарников.

- Как зачем? - восклицает Рихтер, он уже плохо владеет собой. - Как зачем? Вы еще спрашиваете об этом! Затем существует великий замысел, что если его не будет, если не будет великой общей идеи, то тогда людьми будут править идолы. Идолы только и ждут момента, когда у человечества уже не будет пророков, - тогда они придут и возьмут все себе. Общей идеей тогда станет язычество - культ силы, торжество богатства и власти! Отнимите у человечества цель - и целью станет власть сильных над слабыми. Видите, видите, что происходит? - и пророк тянет свою клюку к небу.