М.К.Кантор - Учебник рисования, том. 2

- А какими еще интересами надо руководствоваться, когда делишь страну, - ахнул Луговой, - если не финансовыми, то, простите, какими же?

- Пункт пятый. Убийство свободной прессы. Где свобода слова, за которую мы боролись? Где независимые издания и честные телеканалы? Где - правда? Вы всё - буквально всё! - прибрали к рукам!

- Это у вас удачно получилось, что пресса пятым пунктом идет, - отметил Луговой, - там как раз сплошь одни евреи. Остроумно - и метко. Но дальше, прошу вас.

- Пункт шестой. Убийство идеала. Демократия, свобода, прогресс - все те прекрасные слова, в которые мы верили, они уже ничего не стоят: оплеваны. Народ смеется над словом «демократия» - и вы тому причиной! Вы специально, каждым шагом, продумано дискредитировали святые принципы. Открытое общество! Где оно? Кто его погубил? Где те лозунги, что мы писали на знаменах двадцать лет назад? Где многопартийная система? Она понадобилась вам лишь на время, необходимое для формального прикрытия воровства. В первые годы нового режима, используя плюрализм и многопартийность, вы создали иллюзию множественности интересов - и необходимости распыления собственности по разным направлениям. И мы, одураченные статисты, верили, что заводы и фабрики отходят разным людям - и у каждого из этих новых хозяев свои идеалы. На деле же вы концентрировали собственность в руках одного воровского клана, и многопартийность завершилась созданием единой управляемой централизованной партии. Эту партию я считаю фашистской. Она выполняет все функции фашистской партии. Именно вы привели к власти в России коррумпированную промышленную бюрократию, партию бессовестную и не имеющую отношения к интересам народа. Фальсификация выборов, имитация общественного мнения, усиление зависимости гражданина от государственной машины. Все признаки налицо. В дальнейшем положение будет лишь ухудшаться. Вы развалите страну до конца и распродадите последних крепостных, оставив для себя и своей фашистской партии территорию в размерах Иванова царства. Нет сомнений в том, какого рода порядок вы там установите. На экспансии сил у вас нет, вы учредите локальную диктатуру, откупаясь от мира теми территориями, которые уже разграбили и довели до полного ничтожества. Я для себя определил этот процесс, как финальный, фатальный этап развития монгольской империи. Вы, наследники Чингисхана, уже не в силах захватывать внешние земли. Вы стали разваливать свою империю, но осуществляете это по тем же принципам, что монголы - свои завоевания. Сжигая леса и убивая людей, вы уже не двигаетесь вперед, но отступаете вглубь. На ваш век хватит! Вы сожжете и уничтожите все пространство нашей страны, но протянете свой век в роскоши, глумясь над населением. Вы погубили дорогих мне людей, вы поставили под угрозу мою собственную свободу, вы испоганили мои идеалы и всю мою жизнь. Вы погубили Россию. Дело зашло слишком далеко. Вы не остановитесь перед новыми преступлениями. Выход один - вас надо остановить силой. Вор, убийца, предатель! Я требую для вас смертной казни - и сам приведу приговор в исполнение.

Кузин прервал речь, перевел дыханье. Свободной левой рукой он вытер пот со лба и продолжал. Последние слова он говорил уже спокойно, без аффектации, тихо.

- Я не убийца, - сказал Кузин, - мне противно насилие. Я знаю, что насилие порождает насилие, зло порождает зло. Я знаю, что, как человек, я не имею права убить другого человека. Но у меня нет выбора. Нет выбора у России. Безвыходность дает мне это право. Я вас убью.

- Вы закончили? - кротко спросил Луговой.

- По-моему, достаточно.

- Более чем достаточно. Защите придется нелегко. Сейчас дадим ей слово. Надо только прокурору поаплодировать - это существенная часть ритуала.

Луговой менял выражение лица и манеру поведения несколько раз на протяжении разговора. Только что он сидел, нахмурившись, говорил отрывисто; несколько минут назад он кривлялся, бравировал, называл Бориса Кирилловича «говном»; теперь же, когда Кузин завершил свою речь, Луговой словно бы просветлел лицом и, изображая слушателя в зале суда, привстал с кресла и похлопал ладонью по пустому рукаву - сделал вид, что аплодирует. Затем он снова сел, подпер щеку рукой и словно бы погрузился в раздумья, вслушиваясь в себя. Он вполне вошел в роль адвоката, потер лоб, посидел сутулясь, потом встал, прошелся по комнате.

- Итак, - сказал Луговой, - обвинения серьезны, и прокурор требует высшей меры для моего подзащитного. И действительно: может ли общество терпеть такого, как он? Растлитель, лжец, интриган, казнокрад! Если все сказанное выше - правда, то я сам присоединю свой голос к обвинению! Повинен смерти! Кстати, - оборвал себя Луговой, на миг вышел из образа, превратился в хозяина кабинета и спросил буднично, - может быть, коньячку? Взбодриться, а? Перерыва не делаем, на совещание не уходим, так, может, вам рюмку налить? Нет? А я не откажусь.