Мигель Сильва - И стал тот камень Христом

— Вы обвиняете этого пленника в злодействах? — спрашивает Понтий Пилат Каиафу и Анну.

— Если бы он не был злодеем, мы бы не привели его к тебе, — отвечают они.

— Возьмите его и судите сами, по вашему закону, — говорит Пилат.

— Но нам не позволено предавать смерти, — говорят они.

Тогда Пилат обращается с вопросом к Иисусу:

— Ты — царь иудейский?

Иисус ему отвечает:

— Мое царство не от мира сего. Если бы царство мое было от мира сего, мой народ встал бы за меня и я не был бы предан в руки моих врагов.

— Все же царь ты иудейский или нет? — спрашивает Пилат.

— Ты называешь меня царем, но не знаю, по своему ли разумению говоришь или другие так говорили тебе обо мне. Я отвечу, что пришел в мир свидетельствовать истину. Все, что есть истина, то вещает мой голос, — отвечает Иисус.

— А что есть истина? — спрашивает Пилат. Это единственный вопрос, подтверждающий доброжелательство римского прокуратора к обвиняемому. Иисус Назарянин дал бы ему ответ, исполненный глубокой мудрости — можно ли в том сомневаться? — но Пилат не стал ждать христианского определения истины, которой человечеству никогда не познать, повернулся спиной к пленнику и стал торжественно подниматься вверх по ступеням в претории (ни дать ни взять — Агамемнон, поднимающийся по дворцовой лестнице), а тем временем хор, управляемый Каиафой, снова принялся поносить и оплевывать Назарянина.

Пилату очень хочется, чтобы финальные сцены этого процесса превзошли по своему патетизму трагедии Ливия Андроника и Гнея Невия, которым аплодировали римляне в театре Помпеи. Прокуратор велит доставить в преторию скованного цепями Иисуса Варавву, вожака зелотов, который брошен в одно из подземелий башни. Иисус Варавва всегда считал убийство врага самой действенной местью, и потому зарезал легионера в пылу затеянной в очередной раз драки, и теперь лежит на своем матраце, ожидая с закрытыми глазами исполнения приговора, а приговорен он к распятию на перекладине.

Иисус Варавва, рыжебородый гигант, является в преторию из подземелья в грязной одежде, кажущейся еще более грязной рядом с белым, ничем не запятнанным одеянием Назарянина. Люди теснятся на плитах большого внутреннего двора башни Антонии, а Пилат находится тут же и направляет ход событий, сидя в своем курульном [39] Инкрустированное слоновой костью кресло высших римских правителей. кресле. Внезапно он встает и говорит, обращаясь к толпе:

— Есть старый обычай, который я хотел бы соблюсти: я могу отпустить на свободу к празднику Пасхи одного осужденного на смерть. Вам, народ иерусалимский, только вам принадлежит право выбрать преступника, который будет прощен. Я готов подарить свободу одному узнику. Хотите, я отпущу царя иудейского?

Толпа людей задвигалась, заволновалась: на одних наседают первосвященники, жаждущие смерти Иисуса; другим угрожают вожаки зелотов, стремящиеся освободить Варавву. И все кричат в один голос:

— Нет, отпусти Варавву!

Понтий Пилат стонет (как застонал бы Эдип, не будучи в силах освободить город) и говорит сокрушенно:

— Что же мне делать с тем, кого вы называете царем иудейским?

— Распни его! — кричит толпа.

— Но какое зло он причинил? — говорит Пилат, зная, что никто из стоящих перед ним не откроет рта в защиту Иисуса.

— Распни Назарянина! — кричат одни.

— Отпусти Варавву! — кричат другие.

Трагедия близится к своему несчастливому концу. Голос Понтия Пилата (уже смирившегося с жестокой необходимостью под явным натиском Зевса) прошелестел над бурлящим морем голов:

— Я не нахожу в деяниях Иисуса из Назарета никакой вины. Я не хочу марать свою совесть его смертью.

И приказывает префекту преторианской стражи принести амфору, умывальный таз и полотенце, чтобы разыграть перед толпой сцену ритуала, нет, не римского, а иудейского, и притом очень древнего (священники — сыны Левия и старейшины города умывали руки над зарезанной телкой, чтобы Яхве не винил народ Израиля в пролитии невинной крови). Префект сам приносит амфору, таз и полотенце и медленно льет воду на руки прокуратора. Понтий Пилат говорит первосвященникам синедриона:

— Я не виновен в крови этого праведника. А там смотрите сами!

Хор левитов и старейшин, руководимый Анной и Каиафой, обтекает двумя ровными струями курульное кресло Пилата, окружая его, и причитает гнусавыми голосами:

— Не страдай по крови, которая прольется, и не скорби напрасно, о могущественный прокуратор Понтий Пилат! Ибо только мы будем в ответе за эту смерть. Праведник не должен быть казнен, это так, но бунтари, превозносящие себя и хулящие небо, должны быть наказаны. Тот, кто святотатствует, выдавая себя перед народом за Сына Божьего, должен умереть. Тот, кто, не страшась суда праведного, почитает себя за царя иудейского, должен умереть, и никто не станет его оплакивать. Не терзай свое щедрое сердце укорами и сомнениями, о великодушнейший Понтий Пилат! Ибо смерть галилеянина-богохульника не заденет и тенью твою чистую совесть. Мы, законные представители Израиля, возглашаем смерть Назарянина подвигом, который кроет нас славой. Да будет кровь Иисуса из Назарета на нас и на наших детях!