Людмила Петрушевская - Черная бабочка (сборник)

— Кто это, кто говорит? — безнадежно спрашивала Клавочка у молчащего эфира и повторяла: — У телефона!

— Не знаю, не знаю, — пожимала плечами Нина Сергеевна. — Иерусалим!

— Лена? — помолчав, сказала уверенно Клавочка.

— Да она не представилась.

— Жива, не преставилась, — покивала старушка и пошла в туалет.

Вернувшись, она сказала:

— Во, сколько прошло, она забеспокоилась про сына. Совесть заговорила. А со мной не захотела.

На следующий вечер, чтобы как-то порадовать своих, Оксана прихватила со склада небольшую тую в горшке — чтобы она сыграла роль елочки с последующим возвращением на место.

Клавочка посмотрела на тую и сказала:

— О, вечный покой.

Такое у нее было настроение. Она трудолюбиво смотрела все криминальные выпуски про бандитов и аресты, находя в этом временное успокоение, то есть каждый раз именно в данный вечер, прямо у нее на глазах, справедливость торжествовала. Но оптимизма ей это не прибавляло.

— Да это как бы елка, — пояснила уставшая Оксана. — Импортная.

— У нас такая же посажена в ногах, в Полтаве. Где папа с мамой и мои Витюшка с Толечкой.

Ничего себе порадовала Клавочка бедную Оксану.

Тем временем озабоченная мама Нина на столе в большой комнате опять колдовала с выкройками из «Бурды», затем села стрекотать на машинке.

— Я ничего этого не надену, — предупреждающе рявкнула Оксана в маленькую комнату.

— Ладно! Договорились! — беззаботно откликнулась мама Нина. — Пойдешь встречать Новый год, то посмотришь.

— Я никуда не пойду! — прорычала Оксана. — Куда я пойду? Кому я нужна?

Мама Нина явно шила что-то из того воображаемого оранжевого якобы шелка, который она надыбала в благотворительном секонд-хенде.

Так и оказалось. В день Нового года жалко улыбающаяся Нина Сергеевна вышла из спальни с ворохом красно-желтой материи в руках.

Клавочка трудилась на кухне, она поставила в духовку пирог с капустой. Пирог с дачными яблоками, пока еще в виде заготовки, ждал своей очереди.

— Наш подарок, — объявила мама Нина робко. — Платье вам.

— Не надену, и не воображай себе, — жестко сказала Оксана.

— Ну подумай, как Клава обрадуется. Она же вчера с утра это шила. Пока мы были на работе. И все швы заоверлочила сама, да как аккуратно! А то лохмы висели. Она мастер была по индпошиву, Клавдия. Закройщица. Верхнее платье делала на бортовке, с грудью. Помнишь изумрудный пиджачок Мишеньки? Плечики на вате были! Так сейчас не умеют.

— Слушшай! Пиджачок! — зашипела Оксана. — Мало мне всего этого, да? У меня сессия через две недели! Я ничего не успеваю! А Ольга меня не отпускает! У нее как бы планы в феврале! Тогда уйдешь от нас, говорит, если на сессию уйдешь. У меня, кричала, не благотворительный фонд! Я сама на себя зарабатываю и на мужа с дочерью! Орала. Скажи теперь, мама! Мне сейчас до твоих нарядов из секонд-хенда? А?

Тут вошла Клавочка, увидела шелк в руках мамы Нины и строго сказала:

— Да ей не понравится, гляди. У меня руки стали как крюки. Глаз уже не тот. Криво пошила. Да я как бы закройщица, отшиваю-то средне. Оксаночка, прости меня бога ради.

С сухими глазами, прямая как деревяшка, она проследовала в спальню и там зашелестела молитвенником.

Московское «как бы», пойманное у Оксаны, с недавних пор стало для Клавочки выражением сильных чувств.

Нина Сергеевна положила комочек шелка на диван, а затем, тряхнувши головой, пошла на кухню. Спустя минуту там гремели противни, звякала посуда, потом в ход со стуком пошел ножик. Запахло свежим огурчиком. Предстоял традиционный салат «оливье».

Оксана махнула рукой и залезла в ванну. До Нового года оставалось где-то полтора часа. Надо было помыть голову и чтобы голова высохла. Фена в доме давно не было, сгорел.

Когда она села к своему старому компьютеру с мокрыми волосами, мать склонилась над ней:

— Клавочка очень переживает, что ты не хочешь даже померить. Не выходит из комнаты. Ну порадуй старуху, ей восемьдесят годков.

— Мамм! — возопила Оксана.

Но смирилась. Дверь в спальню была закрыта, оттуда доносился явственный шепот.

Оксана пошла в ванную, где имелось зеркало над раковиной, и влезла в тесный наряд. Это оказалось платье из золотистого линялого шелка, очень открытое, на двух бретельках. Пришлось снять лифчик и напялить этот бальный прикид даже без майки. К нему зато прилагалась нижняя юбка и вдобавок невесомый, как пух, широкий шарф с оранжевым кружевом на концах. Ага, мать применила свою любимую технику «ришелье». И зачем только такие труды? Ради чего мать сидела вырезала тонкими ножничками этот узор? Кто его увидит?