Сергей Алексеев - Дива

— Вроде того... Говорят, у него с перепоя всё началось. Сейчас в рот не берёт, а ещё хуже сделался. Борута ска- шл, дива его с ума свела. Не вдова — настоящая леша­чиха. Обнадёжила, что научит чудеса творить, погодой управлять, живностью всякой. Ну и людями тоже. А он на радостях так запил и куролесить начал, что проснул- ги однажды, а дивы нет. Не выдержала, сбежала. Алко­голизм, он никого не щадит. Ни заслуженных артистов, ни дедов морозов...

Он долго прислушивался и озирался, опасаясь то ли ' моей жены, то ли ушедшего артиста. На всякий случай придвинулся ближе и перешёл на шёпот:

— Теперь вот ходит, Снегурку ищет. Отчаялся парень, совсем шальной стал, девок всех подряд ловит: думает, они дивы. Поклялся весь дедморозовский бизнес в руки мыть. Но праздники проводить бесплатно, на радость лю­дям, как заповедал дед Драконя. Тот, старый, что на белых конях приезжал, вятский картёжник. Знаешь, сколь нынче туристов ездит? Поездами возят! Это же целая губернаторская программа, совместная с мэром Москвы.

(Иолотиться можно! Но бесплатно работать никто не со­глашается. А без Снегурки-то ему никак...

Зарубин непроизвольно передёрнул плечами.

—Холодом от него сквозит...

— Ну так дива кое-чему научила. Например, пургу пу­скать, снег мести...

— Пургу пускать мы все умеем...

— А оторопь наводить? Человек при виде ватный де­лается, белый, как снег. Ни рукой, ни ногой. Вот что ты го стаканом стоишь как замороженный? Пей!

Зарубин послушно выпил и встряхнулся.

Чудеса!

Теперь-то я убедился, — не сразу признался попут­чик. — Ты и есть тот самый учёный. Артист почти угадал. Думал, признает, и начнётся у вас драка. Потому за тебя И иступился. Дед Мороз-то меня знает, хотя и не знает­ся. Он-то заслуженный, а я так себе, не пришей кобыле хвост... А вступился из-за жены: ведь перепугается, ког­да хлестаться начнёте. Ты же боксёр?

— Из-за чего хлестаться?

— Борута ему сказал: учёные едут диву ловить. Стрелят и в морозилку положат, к зелёным братьям, где гри­бы морозят. А Дед Мороз надежды ещё не потерял вер­нуть себе лешачиху. Вдвоём бы они весь край на уши проставили... Ну что, учёный, как я тебя раскусил?

Признаваться было нельзя ни в коем случае: вести тут летали впереди самих событий.

— Врёт твой Борута, я за медведем еду.

— Ну, как хочешь, — быстро согласился тот. — Учёному-то я бы подсказал, как эту диву изловить живьём. Для научной пользы. С учёным бы мы потолковали на самые разные темы. И про снежных людей, про русалок. Раз ты за медведем, так тебе на что?

Он явно провоцировал на признание, искушал, зло­дей! Но просто быть любознательным человеком никто не запрещал, и делу это никак бы не повредило.

— И можно изловить? — нарочито усмехнулся Зару­бин.

— Изловить можно всякую сущность, — многозначи­тельно заявил бывший егерь и потерял интерес. — Да­вай поспим. А то паром рано будет, сразу после утрен­ней дойки.

— Ты мне про Боруту не всё рассказал, — напомнил Зарубин. — Напились они молока на болоте, а дальше что?

— Да ничего особенного, — пробормотал Баешник. — Как всегда, пронесло...

— Кого пронесло?

— Столичного лекаря, естественно. Данила-то при­вычный...

Подбросил дров в костёр, улёгся у огня на подстилку из елового лапника и сразу захрапел. А Зарубин ему по­завидовал, потому что на удивление после долгой доро­ги не срабатывало обычное снотворное усталости, и даже коньяк не помогал. Напротив, всё это бодрило и вверга­ло в состояние бездумной мечтательности, которое было прервано дождливым московским утром явлением гене­рального директора. Захотел оказаться на дикой приро­де, чтобы ночь провести, да у костра — и вот тебе, пожа­луйста, всё воплотилось: глухие леса кругом, река течёт рядом и даже деды морозы ходят. Ещё бы снежного че­ловека изловить, чтоб обезопасить королевскую охоту, — и полное ощущение счастья...

— Ладно! — попутчик вдруг сел, будто ванька-встань­ка. — Так и быть, расскажу тебе про Борутушку. Всё одно не спится...

Уже перед рассветом Баешник начал задрёмывать, но ни на секунду не прерывал своего повествования. Солдатскую фляжку они

усидели влёгкую, и попутчик начал подламываться, сказывалась крестьянская натура — спать по ночам. Клюнув носом несколько раз, он встряхнулся, клятвенно пообещал историю Боруты завтра продолжить, прилёг у костра и вдруг, уже полусонный, стал вспоминать своего отца, который, оказывается, служил в конвойных. В пижменских краях тогда были лесные зоны, лес рубили зэки, и многие туземцы пошли на службу во внутренние войска. Вот и старший Баешник вкусил этого хлебушка, после чего стал мрачным, молчаливым и без явной причины однажды застрелился из служебного оружия, будучи в карауле.