Джузеппе Д'Агата - Загадка да Винчи, или В начале было тело

Мертвое тело, труп, который мог быть сожжен, похоронен или даже расчленен по желанию того, в чьи руки он попал.

Бесполезная оболочка.

Однако не пустая, не пустая…

Фирмино принес плащ и накрыл им Франсуа.

Мы сели к огню.

«Да простит меня его душа за то, что я не совершил над ним отпущение грехов».

«Будем верить, что Бог справедлив. Как ты думаешь, куда она отправится?»

«Душа? Не знаю».

«Аверроэс [23] Ибн Рушд (1126–1198), латинизированное имя Аверроэс — арабский философ и врач, представитель арабского аристотелизма. Жил в Андалусии и Марокко, был судьей и придворным врачом. Рационалистические идеи Ибн Рушда оказали большое влияние на средневековую философию, особенно в Европе (аверроизм). говорил, что все это вранье: и душа, и воскресение плоти».

«Не припомню, чтобы он говорил именно так. Имей в виду, что это ересь».

«А другой мудрец говорил, что душа есть, но не у всякого, и, так как мы не можем точно знать, у кого она есть, мы вынуждены желать добро, не зная, зачтется ли оно нам там».

«Но душа-то у него была точно!»

«Фирмино, я готов отдать свою левую руку — ту, которой рисую, — за то, чтобы узнать одну вещь».

«Как тебе удается так красиво говорить?»

«Фирмино, скажи мне, почему Франсуа был поэтом?»

«Сколько раз я пытался узнать это. Я следил за ним, пытался подражать ему…»

«И что, узнал что-нибудь?»

«Ничего. Он писал, — как дышал».

«А почему ты не поэт?»

«Я неудачник, обычное животное, вот кто я».

«Значит, ты не понимаешь: у него внутри было что-то такое, что делало из него поэта».

«Что-то внутри? Объясни мне, что это».

«У него было особое качество, и, если бы оно проявлялось внешне, ты должен знать, в чем оно заключалось, раз жил с ним рядом».

«У меня явно нет ничего, что было у него».

Фирмино пожал плечами, помотал головой и пошел искать выпивку.

Он пил, зевал и одновременно тер покрасневшие глаза.

Морг стоял в отдалении от санатория, и было вполне разумно скрывать его от глаз пациентов, которые приезжали сюда с уверенностью, что вернутся домой бодрые и здоровые. Он находился в глубине парка, там же, где и прачечная. Этот участок был за оградой, и выздоравливающие не могли забрести туда во время прогулок.

Я с Бьянкой шел позади остальных, которые старались как можно тише ступать в этом пустом, почти совсем темном коридоре, пропахшем хлоркой и формалином. Скудный свет проникал в него через ряд небольших окон и отражался от белых стен и потолка.

Мы прошли через зал, где лежали трупы, и, когда зажегся свет, увидели, что находимся в анатомичке.

Мраморный стол в середине зала делал это помещение похожим на пустую церковь, собор, в котором совершали гражданские обряды.

На столе под белой простыней угадывались контуры человеческого тела.

Мы молча надели халаты. Бьянка помогла мне завязать мой сзади. Гости как прихожане разместились с другой стороны стола.

Я наблюдал за их вытянутыми, побледневшими лицами. Люди были обеспокоены, нервничали. Я же в меланхолической задумчивости надевал резиновые перчатки.

Молодой человек с моноклем, через который ничего нельзя было увидеть, приготовил фотоаппарат, а Бьянка и еще чья-то дрожащая рука откинули простыню.

Труп лежал на спине посреди отливавшего голубизной стола.

Фотографу и его другу пришло в голову для каких-то своих целей одеть покойника в форму полиции. Синюшной кожей и усами мертвец действительно походил на полицейского. Форма была неновой, выцветшей, серо-зеленого цвета, отслужившей долгий срок.

Фотограф, перемещаясь вокруг стола в поисках удачных ракурсов, сказал, что эти фотографии он оставит себе и спрячет. На это кто-то из гостей заметил — главным образом, чтобы прервать молчание, — что фотография мертвого полицейского может быть полезной, даже если он ненастоящий.

Голый труп — это то, что осталось от торговца, владевшего сетью магазинов.

Теперь это лишь исходный материал, не человек. Тело — точка отсчета, корень всех наших человеческих свойств. Труп — источник познания, и последним изображением последнего человека тоже будет мертвец.

Дрожащий, испуганный Фирмино стаскивает плащ, и мы с удивлением видим, что перед нами именно Франсуа.

Вытянутое тело землистого цвета, замершие, неподвижные, но человеческие черты лица.

Это лицо уже тронуто разложением; видно, как его кожа постепенно становится прозрачной.

Фирмино переводит на меня застывший взгляд. У меня пульсирует кровь в висках, и я велю ему принести горящую головешку, чтобы было больше света.