Джузеппе Д'Агата - Загадка да Винчи, или В начале было тело

Парочка занялась какими-то манипуляциями. Наверно, ласкают гениталии друг друга.

Со мной заговаривает незнакомец. В течение нашей короткой светской беседы я стараюсь стоять так, чтобы не упускать из виду примостившихся в углу молодых людей.

Как же мне передать словами то, что происходило потом?

Я слушал тревожный лай собак, предупреждавших своих хозяев о приближении голодных волков, которые покинули лес, учуяв человеческое тепло и запах мяса.

Тени, придающие природе зловещий вид, духи ночи, носились по ветру, обдувающему тело земли, которая ворочается и бормочет во сне. Эти призраки выли как бешеные. Жуткий ветер так хлестал по лицу, что текли ледяные слезы, ослепляя глаза.

Я не хочу больше вспоминать этот ужас.

Поднявшись по вонючей лестнице, я вернулся в комнату и сразу увидел широкую спину Фирмино, стоящего на коленях перед Франсуа. Он снимал с него старые, пропитанные кровью повязки.

Лицо Франсуа было похоже на лик распятого Христа.

Его распластавшееся мертвенно-бледное тело, казалось, не выдерживало даже тепла мясисто-красного огня, лившегося на него из камина.

Представьте, каково это: видеть, что человек с благородной, прекрасной и суровой внешностью полон внутри вонючей гнили, как дохлая собака, в то время как он продолжает жить.

Не хочу больше прибегать к насмешливым и грубым сравнениям; короче говоря, этот поэт был по уши полон дерьма.

Олух и грубиян Фирмино был глубоко потрясен.

Занятый промыванием раны, он не заметил, как я вошел, и увидел меня, только когда я открыл окно, чтобы выветрить смрад, скопившийся в комнате. Ворвался ветер и растрепал языки пламени в камине и бороду Фирмино. Он сразу же попросил закрыть окно, сказав, что холод опасен для Франсуа.

Поэт действительно сильно дрожал, он лежал с полуоткрытыми глазами, взгляд был мутный, ничего не видящий.

Он шевелил пересохшими губами, но словам, которые он хотел произнести, не хватало силы голоса, чтобы прозвучать.

Рана зияла на вздувшемся, круглом животе. Вертикальная черная линия чуть ниже пупка — длиною с ладонь, вокруг — красные, воспаленные кожа и плоть.

Фирмино осторожно влажной тряпкой раздвинул края раны, и оттуда проступила темная густая жидкость с неприятным запахом, смешанная с кровью.

Я приложил руку ко лбу больного, который не подавал никаких признаков жизни, кроме отрыжки, испускания газов и икоты, которые сотрясали его тело все реже и реже.

Мне показалось, что я прикоснулся ко лбу мраморной скульптуры.

Фирмино в отчаянии пытался оказать хоть какое-то сопротивление болезни, которая вот-вот нанесет окончательное поражение его учителю, но все, что он мог сделать, — это вытирать влажной тряпкой испарину, гладить его лоб и руки и повторять: «Господи, помоги ему, Господи, сделай что-нибудь!» Как будто он пытался уговорами и вежливым обращением добиться, чтобы недуг отступил.

Тело Франсуа ледяное, тогда как если бы его организм боролся с болезнью, оно было бы горячим, — сказал я Фирмино. Я тряс его за плечо и говорил, чтобы он взял себя в руки и вспомнил то, чему его учили на факультете медицины.

Шевели мозгами, Фирмино, что нам делать?

Он судорожно стал соображать. Просияв, он встал, повесил мокрые тряпки сушиться перед огнем и сказал, что надо положить больного поближе к огню — и ему будет теплее. Так мы и сделали.

Потом Фирмино погрузился в медитацию. Не знаю, о чем он думал, но выглядело это так, как если бы он молился. Может быть, так оно и было. Мне стало жаль его, он был похож на собаку, которая видит, как погибает ее хозяин, и не может спасти его. Отвращение к нему и гнев прошли, мне захотелось обнять этого несчастного.

Я положил руку ему на плечо, он обернулся, посмотрел на меня грустными и влажными глазами и сказал: «Леонардо, братец, что мы можем сделать для него? Он…» Он не решался договорить.

Когда ты убежал, Франсуа почти уже задремал, и тут мы признались друг другу, что чувствуем себя виноватыми за то, что высмеяли тебя. Мы ведь не хотели тебя обидеть, клянусь…

Говори дальше, Фирмино.

Я побежал разыскивать тебя внизу, но с лестницы услышал, как он закричал, вернулся и увидел, что он весь дрожит, я очень забеспокоился и стал расспрашивать его, но он ничего не отвечал.

И вот его все еще бьет озноб. Я знаю, Господи, что это Ты наслал на него эту болезнь, Ты караешь нас за грехи.

Пока мы сидели молча, я подумал — хотя это был полный абсурд, — не связано ли ухудшение состояния Франсуа с тем, что они меня обидели.