Дубравка Угрешич - Форсирование романа-реки

– Очень просто. Я предложила ему решить теоретический вопрос о фаллической и клиторической литературе в постели…

– И он согласился?! – изумился ирландец.

– А ты как думаешь?! – сказала почти обиженно датчанка.

– Прости, – смутился ирландец.

– У себя в номере я предложила ему разминку в стиле садо-мазо, аргументируя такой выбор тем, что на самом деле он страдает страхом перед женщинами. Я объяснила, что его негативное и критическое отношение к женщинам-писателям можно интерпретировать как широко известный и описанный во всех учебниках пример сублимации эксгибиционистско-мазохистского синдрома. То, что он постоянно бросает женщинам вызов и оскорбляет их, – это не что иное, как выражение подсознательного желания мазохиста подвергнуться насилию со стороны этих самых женщин.

– Страшно интересно! Неужели ты в этом так здорово разбираешься?

– Да ни хрена я не разбираюсь! Просто мне надо было, чтобы этот тип разделся и согласился на то, что я его привяжу.

– Он здоровенный, я его видел… Ну и как же ты его привязала?

– Простынями. А вязать морские узлы меня научил Пер.

– Понятно, а другие участницы?

– Как только он был привязан, я их позвала. Они ждали моего сигнала.

– А кто они такие?

– Здешние писательницы Дуня и Таня. Чудесные женщины!

– Ну теперь рассказывай, что вы с ним делали? – сгорая от нетерпения, спросил ирландец и снова подлил вина себе и Сесилии.

– Сначала мы посовещались, как его мучить. Таня предложила ритуальные женские пытки с помощью кухонных инструментов: мясорубки…

– Электрической? – ужаснулся ирландец.

– Нет, обычной, – серьезно ответила датчанка. – Потом терка, молоток для отбивания мяса, миксер и так далее. Когда мы упомянули мясорубку, тип потерял сознание…

– Я его понимаю! – не смог сдержаться ирландец.

– Я предложила просто изнасиловать его, но с такой же жестокостью, как это делают мужчины с женщинами. А тут Тане пришла в голову более плодотворная идея – морально унизить его. Она сказала, что это соответствует средиземноморскому духу и литературной традиции. Важно превратить человека в шута.

– И как вам это удалось? – с живым любопытством спросил ирландец.

– Таня сбегала в ближайший магазин и купила банку столярного клея. Мы облили его клеем, распороли подушки и обсыпали перьями.

– Изумительно! Традиционное посрамление.

– Еще Таня купила большой детский резиновый шарик. Мы его надули и ниткой привязали к пенису. После этого ушли, оставив дверь открытой… Через несколько минут я сообщила портье, что в моей комнате находится какой-то маньяк.

– Ты просто гений! – восторженно сказал Томас Килли и тут же хитро прищурился. – А ты не выдумываешь?

Датчанка нахмурилась и молча выпила вино.

– Слушай, можно тебя кое о чем попросить? – нерешительно сказал ирландец.

– О чем?

– Я бы использовал этот эпизод в своем романе, если ты не против…

– Пожалуйста. А что за роман?

– Женский. О женщинах. Называется «It's Me, Molly Bloom».

Датчанка помрачнела и замолчала. Ее отсутствующий взгляд скользнул с лица ирландца в зал и на мгновение остановился на толстой сигаре в зубах Жан-Поля Флогю…

Перед господином Флогю, влюбленно глядя ему в лицо, стоял старичок с пенсне на носу.

– Боже, Боже… Mon dieu! – качал головой старичок. – Приветствую вас! Felicitations! Это действительно великий день. C'est un grand jour!

Господин Флогю равнодушно смотрел на странного старичка. Он попыхивал толстой сигарой и совершенно очевидно искал способ от него отделаться. Заметив Пршу, он махнул рукой и хотел было направиться к нему, но старичок крепко ухватил его за рукав.

– Подождите, attendez, s'il vous plaît! – умоляющим голосом сказал старичок. – Позвольте мне отгадать… Élise de Schlésinger?

– Я весьма сожалею, месье, но мне нужно… – попытался спастись господин Флогю, но старичок прервал его…

– Нет, это глупо… C'est une bêtise! Подождите, минуточку… Вы себе не представляете, что для меня значит эта встреча! Ваш прадед – величайший в мире писатель! Он выше Шекспира! И я удостоился невероятного счастья стоять перед отпрыском этого затворника из Croisset, этого мученика искусства, c'est un martyr de l'art, этого гения и раба, ce gйnie et esclave, для которого искусство было превыше всего, который ради искусства пожертвовал всем. И личным счастьем, и карьерой, и успехом, и жизнью!

– Но я вовсе не внук ему, – холодно прервал старика Жан-Поль Флогю.

– Как?! Он не ваш прадед?!

– Caroline Comanville. Она была моей бабушкой, – сказал Жан-Поль.