Дубравка Угрешич - Форсирование романа-реки

И именно с Людой он больше всего старался. Он шлепнулся в первый брак, как равнодушное тесто в миску.

В Людину миску. С Людой повседневность ворвалась в его жизнь полной мерой. Люде импонировало то, что он писатель. Это обеспечивало ряд привилегий, которые казались большими тем, кто их не имел. Это означало, что для них всегда имелись свободные места в писательских домах творчества, хорошая еда (икра, копченая севрюга, деликатесы в ресторане Дома литераторов), ужины, театральные премьеры, фильмы, которых непосвященным никогда не увидеть, интересные люди, и, что самое важное, это давало возможность ездить за границу. Люду так радовали мелочи, которые он привозил из своих не столь уж частых поездок, она так ревниво берегла банки от кофе, английских чаев, флакончики от духов, все эти безделушки, которые свидетельствовали о разнице. С Людой он научился тому, как купить японский цветной телевизор, как найти хорошего сантехника, как доставать масло, бифштексы и колбасу, дворники для машины, золото и редкие издания и, наконец, пресловутую дубленку. Он просто плавал в растворе повседневности. А потом заметил, что в этой самой Людиной миске он не живет, а все время старается угнаться за жизнью.

И тогда он стал отдаляться. Отчаливать, как сказала Люда. «Трошин, ты окончательно отчалил», – сказала она и подала на развод.

Пожалуй, с Людой благодаря ее активности, аппетитам и полной причастности к повседневной жизни он был некоторое время «охвачен»… И почему он вспомнил все это именно сейчас? Может, он постарел? Может, с его внутренними часами что-то не в порядке? Мама однажды сказала ему: «Юра, с моими часами что-то не в порядке, я их завожу, а стрелки все время идут назад…» Она так и сказала, показывая неуверенной старческой рукой на левую сторону груди.

– Юра, а Юра! – Трошин вдруг услышал голос Вити Сапожникова и грубый стук в дверь. Он встал открыть дверь.

В коридоре, покачиваясь, стоял Сапожников. Он прижал палец к губам и проскользнул в комнату. В руках у него был белый пластиковый пакет.

– Шшшшшш! – закачался Сапожников. И вытащил из пакета начатую бутылку, банку соленых огурцов, рыбные консервы и хлеб.

– И где это ты сумел огурцы раздобыть? – усмехнулся Трошин.

– Шшш! А это?! А?! Посмотри-ка сюда! – Сапожников победоносно поднял начатую бутылку.

– Что это?

– Спирт! Чистый спирт, старик! А? Что скажешь?! – Сапожников заглянул в ванную, принес оттуда два стакана и налил их до верха.

– Поехали, старик! Будь здоров!

Сапожников выпил до дна одним махом, сильно скривив лицо, выдохнул, отломил кусочек хлеба, понюхал его и рухнул в кресло. Трошин к стакану не притронулся.

– Ну, Юра, представляешь – они в аптеках продают чистый спирт! А?! Я не поверил, когда мне Тарасюк это в Москве рассказал… Вот это жизненный уровень, а?! – болтал Сапожников, открывая рыбные консервы. Он принялся макать в соус кусочки хлеба, нежно и осторожно вытаскивать рыбок. – А кто еще об этом пронюхал, а? Как ты думаешь? Ну, угадай! Чех! Конечно же чех! Я видел, как он болтался около аптеки… Ты что, не хочешь?

Трошин мотнул головой.

– Ан… чо… усы… – складывал Сапожников. – Что это такое? Индийская рыба? Анчоусы… Слушай, старик, – промычал Сапожников с полным ртом, – объясни ты мне, почему они нас не любят, а?!

– Кто – они?

– Они! Все они! У меня такое впечатление, что они нас не любят…

– Да кто?

– Откуда я знаю… все! Чех на меня и не посмотрел, эти, здешние – просто официально любезны, мерзкая венгерка все время на нас злобно косится… Ладно, видал я их всех в гробу! – махнул рукой Сапожников и рыгнул. – Вот американец – симпатичный парень.

– Почему именно он?

– Мы с ним сегодня в баре тяпнули по три водки!

– Так ты же не знаешь английского!

– Неважно, мы пили молча. Я ему: «гут», а он мне: «harasho». Отличный малый, точно тебе говорю. Давай-ка, Юра, выпей, я вижу, что мы с тобой здесь просто осуждены друг на друга.

Сапожников, с трудом сохраняя равновесие, встал, глубоко вздохнул, торжественно сел и вытащил из стеклянной банки огурец, разглядывая его так, будто перед ним экзотический фрукт.

– Послушай, Трошин, ну-ка я тебя спрошу кое-что…

– Спроси.

– Ведь мы первое в мире социалистическое государство, так?

– Так, Витя, – сказал Трошин, притворяясь серьезным.

– А скажи ты мне тогда, почему же им всем лучше нашего живется, а?

– Кому всем?

– Да всем им! Что, не понимаешь, кого я имею в виду, когда говорю – всем им? А?