Ева Весельницкая - История болезни

Я продолжала обалдело смотреть на Катерину. Она уже не стояла, а сидела на табуретке, совершенно растерянная и какая-то восторженно удивленная.

― Так ты ж видишь?! Чего молчишь-то?

― Что вижу?

― А я-то думаю, чего это батюшка с тобой так возится? Помоги ей, да помоги. А что помогать? У тебя это давно? Ты об этом знаешь? А ты, когда хочешь видишь или оно само? ― она говорила, засыпала меня вопросами, радовалась и удивлялась чему-то совершенно мне непонятному.

― Да замолчи ты, наконец! Что я вижу? Что ты несешь? Что вы все от меня хотите,?! Я ничего не понимаю, живу себе и живу, как мне нравится, ― я орала не сдерживаясь, ни контролируя ни слова ни голос, как орут грузчики в одесском порту и строители, стоя под стрелой подъемного крана. ― Я живу себе и живу: работаю, как лошадь, играю на свои и развлекаюсь никому не во вред, я сама по себе, мне никто не нужен, мне хорошо и у меня все в порядке.

Она плеснула мне в лицо полный кувшин холодной воды таким рассчитанным и точным жестом, что вода почти не попала ни на мебель, на пол. Я заткнулась, как и бывает в таких случаях, мгновенно и теперь вода стекала с меня на предусмотрительно брошенную мне под ноги тряпку.

― Охолонула? ― Катерина едва сдерживала смех. ― Давай воительница, стаскивай с себя все, сушиться будем. Ишь, разошлась. Вот батюшка-то обрадуется.

И, наверное, чтобы уже полностью меня добить, без всякой мистики, куда-то позвонила и, дождавшись ответа, прокричала в трубку, там, как видно плохо слышали: «Василиса, передай батюшке, Соня-то очнулась. ― и через паузу ― Ничего, живая, матерится».

― Знаю я про тебя немного, ― продолжала свой рассказ уже совершенно успокоившаяся Катерина, когда мы ликвидировали разгром на кухне, развесили сушиться мою одежду и сели пить какой-то хитрый чай из травок, но зато с медом и вареньем. ― Знаю, что ты не должна была родиться, но родилась, должна была в детстве умереть, но не умерла, что после того случая открылся в тебе дар видеть то, что от людей сокрыто, видеть судьбу свою и чужую, что могла бы ты лечить, но не будешь и что, не зная пути и веры, ты так дара своего испугалась, что забыла о нем, и не помнишь, как будто никогда ничего не было, только мучаешься часто, сама не знаешь от чего. Еще знаю, что везет тебе в игре и с мужчинами, но ты все это приписываешь уму своему и ловкости.

― Батюшке на тебя знак был, такое как с тобой случайным не бывает. По знаку тебе и помогать стали, а мне судьба была помочь тебе от страха твоего, как от болезни вылечиться. А учить тебя, если захочешь, уже другие будут. Как, чему и кто, ― предупреждая мой невысказанный вопрос, сказала она, ― Мне неизвестно. Не мое это дело.

Так и не сказав больше не слова, я встала и оделась. Совершила перед зеркалом все необходимые для приличной женщины ритуалы и стояла перед ним пока, наконец, не отражение не стало почти привычным, и, не говоря ни слова, ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

― В час добрый, прошептала мне вслед Катерина.

― Меня удивляет, что вы до сих пор не увидели в чем суть вашего дара, ― голос Артиста отчетливо звучал в моей голове. ― Все, что вы в последнее время вспомнили про свою жизнь, именно потому и вспомнилось, чтобы подтолкнуть вас, наконец, к этому видению. Вы достаточно повзрослели и окрепли, чтобы начать действовать сознательно, и увидеть, зачем вы тогда не умерли в той петле на трансформаторной будке.

― Меня бабушка Марина спасла.

― Вы так боитесь, что даже не слышите, что я вам говорю, голос стал холоден и резок ― я же не спрашиваю, почему вы не умерли, реальность пользуется теми средствами, какие есть в наличии, я предлагаю вам увидеть, зачем вы не умерли тогда.

Когда я окончательно очнулась, было уже почти светло. А «почти светло» в этом городе поздней осенью ― это уже, ой, как не рано.

«Я иду играть, я просто иду играть в казино. Сегодня мой день. Я чувствую удачу. А все остальные пусть делают, что хотят и думают, что хотят или вообще могут убираться восвояси со своими предложениями и своими советами. Господи, как все было хорошо!

Я свободна, я самостоятельна.

И я никому, ничего не должна.

И я заплатила за это сполна».

Машину, заведенную, у самого входа оставила, сами отгонят, шубку на руки гардеробщику, почти не глядя, сбросила, личико независимое, походка уверенная, по сторонам не смотрю. «Где тут пропасть для свободных людей?»

― Вам сегодня невероятно везет, госпожа София.

Этот заискивающий голос вторгся в пространство, где все было хрупко, зыбко и переменчиво, где не было вещей, людей, предметов и звуков, в мой мир, в мое пространство. Цветные переливающиеся линии замерли испуганно, съежились… и распались, как будто кто-то поправил фокус, навел резкость и волшебный туман оказался обыденным плотным, узнаваемым и совершенно ненужным миром. Геолог замер и побледнел, наткнувшись на мой взгляд, что-то извиняясь забормотал и как-то нелепо попятился назад, но было уже поздно. Наваждение развеялось, связи распались. Гора фишек около меня действительно внушала уважение.