Ева Весельницкая - История болезни

― Сеньора не говорит по-испански? Как это? Сеньора выросла не на родине? Вы из тех, кого вывезли в ту войну в Россию? Родина всегда возвращает к себе, не так ли, сеньора?

И «сеньора» смущенно краснела и молча кивала, переходя на английский давно уже ставшим именно тем языком, о котором мечтали изобретатели эсперанто. Бедные англичане. Тот английский, на котором говорит весь мир, все меньше становится похож на их родной, сложный с тонкими нюансировками язык. Не даром в больших разноплеменных компаниях, так легко и непринужденно возникающих у достопримечательностей объединенной Европы, в кафе и на площадях разных городов бытует шутка, что англичане ― это единственные люди, которые плохо понимают по-английски.

― Сеньора говорит по-английски? ― я кивнула, не отрывая взгляд от Собора, который строил гениальный безумец без чертежей и инженерных расчетов и который очень разумные люди, инженеры и архитекторы пытаются достроить вот уже сколько десятилетий.

― Вам не кажется, что этот Собор, не Собор вовсе и не архитектурный шедевр, а магический предмет, оброненный Великим волшебником, или, может быть, специально подброшенный им людям, и они, околдованные, все строят его и строят, подобно Каю, пытающемуся собрать из ледышек неизвестное ему слово?

― Вы знаете, в той стране, откуда я родом, на берегу совсем другого моря, и дети, и взрослые очень любят строить замки из песка. Они набирают полные пригоршни песка в месте с водой, и он капает из их чуть раздвинутых ладоней, и из этих капель вырастает песчаное чудо, всегда непредсказуемое в своих деталях, но чаще всего с устремленными к нему остроконечными башнями. В той стране очень любят готику. И вот сейчас, когда я смотрю на это волшебство, мне кажется, что подсыхающий песок медленными струйками стекает по стенам, и я даже слышу его шорох, но божественный архитектор все капает и капает из своих ладоней мокрый песок, и все это ничто другое, как песочные часы Вечности.

― Соскучились?

Вопрос показался столь неуместным, неожиданным и непонятным, что разрушил всю мою созерцательность. Я со всей возможной непочтительностью вопросительно уставилась на своего неожиданного собеседника, и только сейчас разглядела, кто же это подсел ко мне практически без спроса и разрешения.

«Коровьев, ну вылитый Коровьев,» ― изумленно подумала я, как будто была близко знакома с пресловутым господином с глумливой физиономией, состоявшим переводчиком при не нуждающемся ни в каких переводах господине.

― Вижу, вижу, действительно соскучились. Ничего, все поправимо. Он резко поднялся, мазнул по мне одновременно хитрым и холодным взглядом, бросил рядом с моей чашкой картонный прямоугольник, который я приняла за визитку, небрежным и неожиданным жестом приложил два пальца к несуществующей шляпе и исчез, как растворился.

«Перегрелась, ты мать на южном солнце. Тоже мне, встреча Ивана Бездомного и Берлиоза с Воландом на Патриарших. Только Аннушки с маслом не хватает, ну, что ж, будем ловить такси. Не на трамвае же после такой встречи ехать». То, что я приняла за визитку, сразило меня окончательно. На кусочке дорогой плотной бумаги было написано четким ясным почерком, рукой, явно не чуждой искусству каллиграфии: «Лучшее в этих краях казино ― Gran Casino de Barcelona» ―, причем написано было по-русски.

«Барселона!» ― триумфально звенел голос Фредди. ― «Барселона!» ― переливался невозможными руладами бескрайний и бездонный, как Средиземное море голос Монсерат. Сыпался с тихим шорохом песок вечности, превращаясь в бессмертное творение Гауди.

А на другой стороне улицы, прямо напротив Собора в каком-то совершенно нелепом убогом, непонятно откуда взявшемся пруду плавали утки, а прямо на берегу этого чуда толпились панельные пятиэтажки, родные сестры тех, что видела я в новых районах столичных городов и в заштатных городишках, совсем другой, абсолютно не похожей на эту, страны. И болтающееся на веревках белье, казалось обрывками парусов колумбовских каравелл.

Двор. С ним связаны все главные и все обыденные события первой части моей жизни, той жизни, которая давно кончилась и, хотя принято говорить, ушла безвозвратно, но как становится все более и более очевидно, никуда не ушла. Сегодня мне кажется, что там в этом дворе за первые двадцать лет моей жизни некто видящий и знающий показал мне все, что может со мной случится в жизни, причем показал варианты, намекая на возможность выбора.

Это был обычный и одновременно странный двор. Соседи дружили, ругались, не замечали друг друга, вежливо здоровались, и про тех, кто жил нараспашку и про тех, кто старательно, вопреки принятому тогда стилю жизни, держал дистанцию, все знали всё. Радости, горести, бытовые проблемы и даже строго хранимые секреты.