Исаак Шапиро - Черемош (сборник)

Автобус давно отслужил свой срок, его латали, поили бензином и требовали работы. А он задыхался на малых подъемах, дребезжал немытыми окнами, под колеса ему всегда попадались то выбоины, то горбины.

Пассажиров бросало из стороны в сторону, но они привычно молчали, считая за благо, что движутся в нужном направлении, а не торчат на остановке.

За окнами справа, в прорези между вербами, иногда мелькали светлые полосы Черемоша и клинья песчаных кос.

Пассажиров было мало, и водитель по-человечески останавливался везде, где просили.

На одном из передних мест ехал старик. Белая, волнистая борода стекала от висков на зеленый китель. На колене у него отдыхала грузная пятерня. Не дай боже, сожмись она в кулак – от такой кувалды любой характер помягчает.

У раздорожья автобус притормозил. В раскрытую дверь сначала вошла палка, за ней из широкого свободного рукава вытянулась сухая рука. Затем появились капелюх с пером, киптарь с крупными кожаными пуговицами и холщовые гуцульские панталоны. Все это входило по частям, медленно и осторожно, и казалось таким хрупким, что водитель терпеливо ждал, пока новый пассажир усядется, и лишь тогда включил скорость.

Гуцул оперся руками на палку, из-под морщинистых коричневых век стал разглядывать попутчиков. Перо на шляпе трепетало при каждом взбрыке автобуса. Наконец по праву старшего спросил у соседа напротив: какие будут его года?

– Две семерки перевалило, – охотно откликнулся сосед.

– Хлопчисько… – гуцул поскреб в желтоватых волосках на подбородке. Помолчав какое-то время, он вдруг усмехнулся: – Вай-ле! – Кажись – тильки недавно ото було… А?.. Тильки недавно…

И тот, с волнистой бородой, закивал в согласии:

– Да… да… недавно…

И оба замолкли, каждый в думах о своем.

…Только недавно все это было…

…Только недавно…

Черемош зол до белого кипения. Стиснутый каменными берегами, он рвется вниз, бежит с гор, не в силах остановиться. Струи без устали ворочают по дну округлые булыги, а взвихренный песок шлифует их бутовые бока.

Лишь иногда течение замедляет бег, упирается в пороги, в крупные валуны, до бровей вросшие в русло. Вода покорно огибает лобастые гиганты и уже за их спиной начинает ворчать, возмущаться преградой. Но когда ей удается, она перекатывает прозрачный литой поток через лысый череп валуна, вспенивается воздушными кудряшками – и вновь как пришпоренная набирает скорость. То буйная, то присмирелая, река живет извечно заведенным порядком.

В начале весны, с первым пригревом, видны на склонах гор пятна проталин, дымится распаренная земля. Потом начинают скрипеть зажоры ледохода, шаркают на поворотах, крошатся о деревянные сваи.

Когда в верховье истаивают снега, река взбухает, разливается вширь и несколько дней утробно гудит мутный паводок, держа в тревоге подольные села. Случается, что паводок срывает в низину плоты, овец утащит, порушит прибрежное крепление или плетень разволочит, накидает мусор по огородам и – уймется, присмиреет. Только мостки на канавах торчат дыбом.

И снова в проторенном ложе спешит низкая вода. Снова выходят наружу гремящие заслоны камней и бестравые гравийные косы.

По времени года река меняет вид, лишь в одном постоянна: бросает воду в левую сторону и остервенело рушит берег.

Там, на узкой полоске, примостилась дорога. Единственная из урочища в прочий мир. Именно этот горловой участок долбит Черемош.

Конечно, следовало бы передвинуть дорогу подальше от бешеной крутоверти на безопасное расстояние, чтоб под колесами лежала надежная грунтовка, а не бревенчатые габионы. Но в считаных сантиметрах от проходящих машин, впритирку к бортам, уходит в небо отвесная скала.

Зовут ее – гора Васыля.

Гладкая сплошная поверхность, словно стена непомерного шкафа, нависла над рекой, и даже у самого беспечного шофера деревенеют желваки, когда проезжает под этой махиной.

А Черемош мчится в долину – мимо частокола смеричек [1]и зарослей дымчатой ожины, [2]повитой вьюном, мимо худощавых гуцулов в зеленых фетровых шляпах, проносится мимо отар, мимо Васылевой горы, – все мимо, будто единственная цель – быстрей достичь устья. Уже сбился голос, нет прежнего задора, белизна в бороде, а он торопится, Черемош. С разбега, головой вперед, вливается в гирло, в другое русло, бездумно смешивает свои струи с чужой водой и растворяется в ней. И это – конец. Нет Черемоша, пропал. И тень от облака, не ведая изменений, плывет уже в иной реке.