Луиджи Пиранделло - Новеллы

— Будь умницей, Тита, будь умницей! Доставь мне такое удовольствие, бедная моя Тита!

Да, да, бедная, потому что этот милый зверек обречен на смерть, так что пусть Маттиа Скала потерпит еще немного.

— Подожди хоть, — говорил ему дон Филиппино, — пока бедный зверек умрет. Потом земля будет твоей. Хорошо?

Но прошел год, а проклятая зверюшка и не думала подыхать.

— А может, попробуем вылечить ее? — предложил ему однажды Скала. — У меня есть превосходный рецепт!

Дон Филиппино взглянул на него с улыбкой, а затем с некоторой тревогой спросил:

— Вы это серьезно?

— Вполне серьезно. Этот рецепт мне дал один ветеринар, который учился в Неаполе, отличный ветеринар!

— Ну что ж! Попробуем, дорогой Маттиа!

— Итак, сделайте вот что. Возьмите ровно литр чистого оливкового масла. Есть у вас чистое оливковое масло? Но только чистое, совсем чистое?

— Я его достану, даже если мне придется убить для этого самого римского папу.

— Отлично. Поставьте масло на огонь и опустите в него три головки чеснока...

— Чеснока?

— Три головки. Слушайте дальше. Когда масло начнет бурлить, но прежде, чем оно совсем закипит, снимите его с огня. Возьмите горсть кукурузной муки и всыпьте ее в масло.

— Кукурузную муку?

— Да, синьор, кукурузную. Перемешайте все как следует; потом, когда у вас получится мягкое, маслянистое тесто, положите его, пока оно горячее, этой гнусной твари на грудь и на плечи и укутайте ее сверху ватой, только хорошенько укутайте, понимаете?

— Отлично, укутать ватой; а дальше?

— Дальше откройте окно и выбросьте ее.

— О–о–о–о! — застонал дон Филиппино. — Бедная Тита!

— Не мартышку нужно жалеть, а землю, скажу я вам! Вы о земле не заботитесь, я все это вижу и ничего не могу поделать, а пока что виноградник пропадает; деревья вот уже лет десять ждут, когда их подрежут; дички не привиты, побеги их переплелись и забивают друг друга, так и кажется, что они молят о помощи; большинство оливковых деревьев теперь годится только на дрова. Что же я покупать–то буду, в конце концов? Разве это дело?

Лицо дона Филиппино становилось от этих упреков таким печальным, что у дона Маттиа слова застревали в горле.

Впрочем, с кем он говорит? Ведь бедняга не от мира сего! Солнце, живое полуденное солнце, наверно, никогда не светило ему; он все еще пребывал в сиянии далеких дней «Буколик» и «Георгию».

Дон Филиппино жил на этом клочке земли с детства, сначала с дядей–священником, который, умирая, оставил ему в наследство и эту землю, и дом, а потом совсем один. Оставшись в три года круглым сиротой, он был взят на воспитание этим дядей, страстным латинистом и охотником. Однако охотой дон Филиппино никогда не увлекался, быть может, памятуя о печальном опыте своего дяди, которому сан священника не мешал быть человеком необыкновенно горячим; однажды, когда он заряжал ружье, ему оторвало на левой руке два пальца. Дон Филиппино предпочел все свое время посвятить латыни, казалось, он был вполне доволен, наслаждаясь Вергилием и впадая порой в легкое, приятное оцепенение. Но и в этом он отнюдь не походил на своего дядю–священника, который в минуты восторга вскакивал с пылающим лицом — вены на лбу у него так набухали, что, казалось, вот–вот лопнут — и громовым голосом читал латинские стихи; наконец, взорвавшись, он швырял книгу на пол или в лицо ошеломленного дона Филиппино.

— Великолепно, черт побери!

Когда дядя внезапно умер, дон Филиппино стал владельцем этого клочка земли, но владельцем только формальным.

В соседнем городке у дяди–священника был еще дом, который он завещал сыну другой своей сестры по имени Саро Тригона. Тригона, должно быть, ожидал, что, поскольку он всего–навсего бедный агент по продаже серы и несчастный отец целой оравы ребятишек, дядя оставит ему все: и городской дом, и землю, понятно, с условием, что он будет содержать своего двоюродного брата Ло Чичеро (пока жив, разумеется), который хотя и был дяде вместо сына, но справиться с хозяйством не мог. И хотя дядя не посчитался с его положением, Саро Тригона, не имея никаких юридических прав, старался любым способом заполучить что–нибудь из наследства, оставленного двоюродному брату, и безжалостно обирал бедного дона Филиппино. Почти все — пшеница, бобы, фрукты, вино, овощи — попадало в руки Саро Тригоны; а если дон Филиппино умудрялся продать что–нибудь тайком, словно чужое добро, двоюродный братец немедля прибегал к нему разгневанный, точно обнаружил обман. И напрасно дон Филиппино робко объяснял брату, что эти деньги нужны ему для обработки участка. Саро Тригона требовал денег.