Луиджи Пиранделло - Новеллы

Но вот в один прекрасный день я получаю из Форли следующую телеграмму: « Дела плохи, Пифагор. Завтра буду в Риме. Встречай на вокзале в 8.20. — Ренци ».

«Странно! — подумал я. — Здесь его родственник, а он обращается ко мне».

Я долго раздумывал над тем, что значит «дела плохи», и наиболее вероятным мне показалось вот что: Тито впутался в скверную историю, и Ренци спешит в Рим, чтобы расстроить свадьбу. Признаюсь, после трех месяцев поклонов и улыбок я испытывал к этой куколке, невесте Тито, непреодолимую антипатию, а ее мать внушала мне просто омерзение.

На следующий день в восемь я уже был на вокзале.

А теперь посудите сами: не смеется ли надо мной судьба. Поезд подходит, из окна вагона высовывается Ренци, я устремляюсь к нему... Но вдруг ноги у меня подкашиваются, руки опускаются...

— Со мной бедняга Тито, — говорит Ренци и сокрушенно указывает на кузена.

— Тито Бинди с тобой? Как? А с кем же я вот уж три месяца раскланиваюсь на улицах Рима? Тито... Боже мой, до какого состояния он дошел! Тито, Тито!.. Но как же? — растерянно бормочу я. — Ты...

Тито бросается мне на шею и горько рыдает. Я ошеломленно смотрю на Ренци. В чем дело? Что случилось? Я чувствую, что схожу с ума. Тогда Ренци пальцем показывает на лоб и вздыхает, закрывая глаза.

— Кто, Ренци, кто, я или Тито? Кто сошел с ума?

— Ну, будет, Тито, — уговаривает Ренци кузена. — Успокойся! Успокойся! Постой здесь и присмотри за чемоданами. Я вместе с Пифагором схожу за багажом.

По дороге он в общих чертах рассказал мне печальную историю своего родственника, который два с половиной года назад женился в Форли: у него родилось двое детей и один из них через четыре месяца ослеп; это несчастье, полная невозможность содержать семью на те деньги, которые давала ему живопись, вечные ссоры с тещей и женой, женщиной глупой и эгоистичной, довели Тито до полного безумия. Теперь Ренци привез его в Рим, чтобы показать врачам и немного развлечь.

Если бы я собственными глазами не видел, в каком состоянии находится Тито, то наверняка решил бы, что Ренци, как всегда, разыгрывает меня. С чувством некоторого смущения и стыда я рассказал Ренци о недоразумении, жертвой которого я был, до самого сегодняшнего дня раскланиваясь на улицах Рима с Тито — женихом. Как ни тревожился Ренци за своего кузена, он все–таки не смог удержаться от смеха.

— Уверяю тебя, — оправдывался я. — Похож как две капли воды. Вылитый он! Три месяца мы раскланиваемся и улыбаемся друг другу. Мы стали вроде бы как приятелями. Теперь–то, конечно, я вижу разницу. Я каждый день здоровался с ним, с Тито, каким он был до того, как три года назад уехал в Форли. И знаешь, он просто вылитый Тито: смотрит, как Тито, говорит, как Тито, улыбается, как Тито, ходит, как Тито. Он, да и только! Вообрази, что почувствовал я сейчас, увидев, до чего он дошел, ведь всего лишь вчера около четырех я видел Тито, счастливого и сияющего, с невестой под ручку.

Меня никто не принимает всерьез — такова уж моя незадачливая судьба. Ренци, как я сказал, посмеялся и немного погодя, чтобы развлечь больного, рассказал ему всю эту прелестную историю. А теперь послушайте, что из этого вышло.

Сперва моя ошибка как–то очень странно поразила беднягу: пока мы ехали от вокзала до гостиницы, его воображение усиленно работало, потом, схватив меня за руку и уставившись на меня своими широко раскрытыми глазами, он закричал:

— Ты прав, Пифагор!

Я вздрогнул, но «попытался улыбнуться:

— Что ты хочешь этим сказать, дорогой Тито?

— Я говорю, что ты прав! — повторил он, не выпуская моей руки, и в его широко раскрытых глазах засверкали безумные искорки.

— Ты не ошибся. Тот, с кем ты здоровался, это я. Именно я, Пифагор, я, который никогда не уезжал из Рима, никогда! Кто утверждает обратное, тот мой враг. Я здесь, здесь, ты прав, я всегда оставался в Риме, юный, свободный, счастливый, каким ты видел меня каждый день, здороваясь со мной. Дорогой мой Пифагор, я снова дышу свободно, снова дышу! Какую тяжесть снял ты с моей души! Спасибо, милый, спасибо, спасибо... Я счастлив!

Счастлив!

— Нам приснился дурной сон, Квирино, — сказал он, обращаясь к Ренци. — Поцелуй меня! Я слышу, как в моей старой римской студии снова поет петух. Вот Пифагор, он подтвердит тебе это. Не правда ли, Пифагор? Да? Каждый день ты встречал меня здесь, в Риме... А что делаю я в Риме? Расскажи об этом, Квирино. Я художник! Художник! Покупают ли мои картины? Ты видишь, я смеюсь — значит, покупают! О!.. Все обстоит чудесно... Да здравствует юность! Я холостой, свободный, счастливый...