Всеволод Бенигсен: Русский диптих

– Чепуха, – рассмеялся тогда Штормовой. – Я уже давно нашел способ борьбы с этим страхом.

– Какой же? – удивился Левенбук.

– Я всегда начинаю с одной и той же сцены.

– Как это?

– Герой ест арбуз.

– Не понял, – растерялся Левенбук. – А потом?

– А потом куда кривая вывезет. Одно за другое цепляет, знаешь ли. Не веришь? Вот в моем романе “За перевал”, например, герой ест арбуз, а потом ему начинает казаться, что черные косточки – это враги революции, от которых надо избавляться, чтобы насладиться сочной красной мякотью арбуза. Сразу после этой сцены он решительно встает и идет расстреливать недобитых кулаков, хотя до этого переживал и мучился. Все! Сюжет есть. Герой есть. Герой будет есть. А в другом романе у меня персонаж ест арбуз, а потом давится косточкой и умирает. Профессор, который осматривает труп, обнаруживает, что герой, хоть и подавился косточкой, но на самом деле был отравлен. Или вот герой и героиня едят арбуз…

– Не может быть, – прошептал изумленный Левенбук.

– Почему это? Очень даже может. Самое удивительное, что с каждым разом описание поедания арбуза выходит у меня все сочнее и интереснее. Видимо, в тему, как говорится, вошел. Я изучил все сорта арбузов, узнал, когда каждый из них созревает, проштудировал историю арбузов – когда их впервые завезли в Россию, какая у них форма семечек…

– При таких темпах главным героем романа скоро, видимо, станет непосредственно арбуз, – саркастически заметил Левенбук, который все еще не верил Штормовому. – Могу даже предложить название. Например, “Не арбузом единым”.

– Я подумаю, – серьезно ответил Штормовой.

– И неужели никто не заметил?

– Не-а, – с гордой усмешкой мотнул головой романист, как будто арбуз был большой антисоветской фигой в кармане и добавил:

– Ну, ты же не заметил.

Левенбук действительно ничего не заметил, хотя и читал Штормового, только чтобы не обидеть друга – что называется, по диагонали.

– И что, ты совсем не пробовал начать с чего-нибудь другого?

– А зачем? – удивился Штормовой, но потом, замявшись, признался: – Нет, ну, вообще-то один раз я начал с того, что герой ест дыню. Так знаешь, хотел поэкспериментировать… Но, понимаешь, никуда меня эта дыня не привела. Она какая-то… одноцветная, что ли. У меня герой ее ел, ел, ел, ел… А я все писал, писал… И вот уже третья страница пошла. А он все ест. А я все пишу. И нет ни конца, ни края этому безобразию.

– И что потом?

– Он ее доел, – печально развел руками Штормовой, словно извиняясь за умственную и душевную ограниченность своего персонажа.

– А ты дописал.

– А я дописал. Конец главы. И что дальше делать? Вот что значит не моя тема! – почти поучительно закончил Штормовой свой рассказ.

После того как “певец арбузов” ушел, Левенбук бросился к книжным полкам и достал несколько романов Штормового. Все, как один, действительно начинались с арбуза. И Штормовой не врал – каждая история начала плясать от какой-то арбузной детали. С тех пор Левенбук больше не сомневался в том, что романы пишет сам Штормовой. А арбузная тема стала всплывать в их беседах все чаще и чаще.

Вот и сейчас, едва Левенбук пожаловался на муки творчества, Штормовой предложил ему тоже начинать с какого-нибудь фрукта.

– С какого? – удивился Левенбук.

– Да хоть с вишен. Очень удобный образ. Красные, яркие. А сплевывание вишневых косточек! Это же песня, а не процесс.

– Да нет, – отмахнулся Левенбук. – У меня сейчас не в этом дело. Ты “Правду” читаешь?

– Читаю, а что?

– Про космополитов видел?

– Допустим.

– Так вот, к гадалке не ходи – будут брать Гуревича. Ну и всю компанию заодно.

– Ну а ты-то тут при чем?

– Здрасьте! Так я ж его друг. И потом я бывший ссыльный. Тут все в дело идет. Ты сам-то не боишься со мной тут сидеть?

– А чего мне бояться? У меня роман на Сталинскую выдвинут.

– Надо будет, задвинут, – мрачно заметил Левенбук.

– Ну, это ты брось, – неуверенно усмехнулся Шторомовой. – И потом, с чего ты взял, что Гуревича брать будут?

– Да ты глаза-то разуй!

Левенбук вытащил вчерашнюю “Правду” и зачитал:

– “Такие, с позволения сказать, ярые защитники безродного космполитизма, как искусствовед Федоров-Гуревич (Гуревич)… ну, и по списку… эээ… не только позволяли себе призывать нашу творческую и научную интеллигенцию к отказу от патриотизма, но и имели наглость ездить за границу за государственный счет и там поливать грязью нашу Родину”. Их что, по-твоему, к награждению готовят, что ли?