Луи де Берньер - Война и причиндалы дона Эммануэля

Аурелио стал удивительным собаководом; он случайно узнал, что некогда у мексиканских индейцев майя были собаки, которые не лаяли, и решил посвятить себя выведению этой породы. Известно, что язык аймара – самый логичный на свете, его синтаксис и грамматика способны осчастливить бездушнейший компьютер. Но логике языка не удалось превратить Аурелио в расчетливого человека. Возможно, он хотел вывести нелающих собак из чувства солидарности с давно исчезнувшей цивилизацией, а может, просто понимал, что всем требуется мания, придающая жизни цель и смысл, и одно увлечение ничуть не хуже другого.

Все знакомые Аурелио знали, что он, хоть и не богач, заплатит хорошие деньги за спокойную собаку, и некоторые бессовестные люди нарочно приучали своих собак не лаять, чтобы потом продать ему на развод. Поняв, что его обманывают, Аурелио усомнился, что человечество вообще заслуживает доверия. Он даже своей жене говорил:

– Собакам я доверяю больше, чем тебе, хоть и люблю тебя сильнее.

Его жена Кармен была невысокая негритянка с тугими рыжими кудряшками – знак, что среди ее предков случались браки с белыми. Она хохотала непринужденно и сипло и курила огромные «пуро», стиснув зубами обслюнявленный кончик. Она была счастлива, живя с Аурелио и его собаками на поляне в джунглях, собирая орехи под громадными каштанами, надрезая каучуковые деревья, чтоб стекал сок, и на истощенной земле помаленьку выращивая кукурузу. Как ни старались, детей у них не было, и они взяли к себе диковатую девочку, которую Аурелио, поехав однажды в Вальядолид за собаками, нашел на пороге какого-то дома, где она лежала, свернувшись калачиком.

Вначале девочка вообще не говорила, и супруги забеспокоились – вдруг немая.

– Все в этом мире шиворот-навыворот, – сказал Аурелио. – Собаки мои подают голос, а ребенок молчит.

Но оказалось, что девочка – ей тогда было года четыре – просто не умела говорить, поскольку никто и никогда ее не учил. Когда малышка превратилась в очень живую и забавную девчушку двенадцати лет с набухавшими грудками и шаловливыми глазами, слова извергались из нее потоками, и супруги прозвали ее Парланчина, что примерно означает «балаболка».

Не так-то легко было вывести Парланчину из животного состояния. Поначалу она лишь хрипло, весьма злобно рычала и не раз кусала Аурелио за руку, едва он приближался. Что еще хуже, передвигалась она в основном на четвереньках и обществу любящей пары предпочитала собак. Она не давала себя помыть и переодеть, пахло от нее ужасно. Как-то раз, сражаясь за объедки, девчонка прокусила ухо собаке; в тот же день Аурелио обнаружил, что девочкины испражнения кишат извивающимися глистами, и понял: настало время решительных действий.

– Придется проявить жестокость, – сказал он жене, – и превратить ее в человека.

Кармен согласилась. Она сходила в джунгли, где набрала горьких трав и коры. Приготовила из них спиртовую настойку, и вдвоем они влили зелье ребенку в горло, – правда, после долгой и ожесточенной борьбы, из которой Парланчина вышла вся в синяках и озлобленной, как никогда, а супружеская пара – изрядно исцарапанной и покусанной. Но Кармен все равно осталась довольна: обследовав следующую порцию девочкиных какашек, она обнаружила, что паразиты издохли.

После этого супруги решили воспитывать ребенка по системе кнута и пряника. С кнутом легко: животные и люди одинаково не любят всякую боль. Разобраться с пряниками оказалось гораздо сложнее, ибо вкусы Парланчины не отличались от собачьих, а Кармен с Аурелио полагали, что нельзя вознаграждать девочку помоями и костями, поскольку от них и намеревались ее отучить. В конце концов, к большой радости супругов, выяснилось, что Парланчина обожает орехи и гуайяву, и с тех пор их собирали каждый день.

Поначалу Аурелио считал, что разговаривать с Парланчиной бессмысленно.

– Она же ничего не понимает и не отвечает, – объяснял он и пробовал общаться с ней рыками и жестами.

– По-моему, – сказала как-то Кармен, – надо покончить с этим рычаньем. Оно до чертиков надоело. Можно, конечно, и дальше тыкать в предметы и махать руками, но, мне думается, если мы не будем с ней разговаривать, она сама так и не научится. Мне кажется, надо говорить все время без передышки.

И вот Кармен с Аурелио начали говорить без передышки. Они показывали предметы и называли; со временем Парланчина научилась глядеть, куда показывают, а не пялиться с озадаченным видом на кончик пальца. Потом и сама научилась показывать. Кармен с Аурелио говорили, говорили и говорили. Они говорили обо всем, они говорили ни о чем, а также о том, что все эти разговоры им уже поперек горла.