Кейт Мортон - Когда рассеется туман

Появляется Сильвия с пластиковым стаканчиком в руке.

— А вот и я.

Чай. Наконец-то. Я делаю глоток. Он еле теплый — мне больше не дают горячих напитков. Боятся, что задремлю и опрокину.

Сильвия усаживается рядом.

— Энтони уже рассказал вам о воспоминаниях? — Она часто моргает густо накрашенными глазами в сторону мужчины. — Ты уже рассказал?

— Нет, мы еще почти не говорили.

— Энтони записывает на видео рассказы местных жителей. Отошлет в историческое общество. — Сильвия радостно улыбается. — Он даже специальный грант на это получил. Вот только что, к примеру, заснял миссис Бейкер.

Энтони помогает ей объяснять, как он выхватывает из общей массы отдельные истории: устные рассказы, приметы прошлого, мы на рубеже веков, люди прошедшего столетия…

Когда-то никто никому своих биографий не рассказывал. Людям и в голову не приходило, что это вообще может быть интересно. А теперь все подряд строчат мемуары, выдумывая самое трудное детство, самого жестокого отца. Четыре года назад к нам приходил студент из близлежащего технического колледжа, стеснительный молодой человек — лицо в юношеских угрях и ногти обгрызены. Он принес магнитофон, микрофон и конверт с написанными от руки вопросами. Ходил из комнаты в комнату, спрашивал, не хотят ли их жильцы поучаствовать в опросе. Большинство с восторгом согласилось. Мэвис Баддлинг, к примеру, мучила его россказнями о своем героическом муже, которого у нее никогда не было.

Наверное, я должна обрадоваться. Всю свою вторую жизнь — после Ривертона, после войны, я провела, откапывая чужие судьбы. Находила свидетельства, отыскивала кости. Насколько было бы легче, если бы каждый перед смертью записывал свою историю на кассету! Мне представляются миллионы кассет с бормотанием пожилых людей, по цене десятка яиц. И лежат они в огромной комнате, в каком-нибудь подземном бункере — стеллажи от потолка до пола, кассеты на них — рядами, стены аж звенят от воспоминаний. И никто их слушать не хочет!

Мне, к примеру, достаточно, чтобы мою историю выслушал один-единственный человек. Именно для него я купила свой магнитофон. Надеюсь, что так оно и случится. Что Урсула права: Марк выслушает и поймет. Что история моей вины поможет ему освободиться от своей.

Свет очень яркий. Чувствую себя, как курица на гриле. Ощипали и жарят. И зачем я только согласилась? А я вообще соглашалась?

— Вы можете сказать что-нибудь, чтобы мы проверили звук? — Энтони скорчился за каким-то черным предметом. Видеокамера, наверное.

— Что сказать? — чужим голосом спрашиваю я.

— Так, еще раз.

— Я на самом деле не знаю, что сказать.

— Отлично. — Энтони отходит от камеры. — Готово. Палатка пахнет разогретым брезентом.

— Я так давно хотел с вами поговорить! Сильвия сказала, вы работали в доме на холме?

— Да.

— Можете не наклоняться к микрофону. Он отлично ловит звук.

А я и не заметила, что наклонилась. Дергаюсь назад, к спинке сиденья, словно меня шлепнули.

— Вы работали в Ривертоне.

Это утверждение, не вопрос, и все-таки я не могу побороть привычку уточнять, договаривать.

— Начала в тысяча девятьсот четырнадцатом, горничной.

Энтони недоволен, то ли собой, то ли мной — не знаю.

— Да… так вот… — он нетерпеливо ерзает. — Вы работали у Теодора Лакстона? — Это имя он произносит с трепетом, будто боится прогневать дух покойного Тедди.

— Да.

— Невероятно! И часто вы его видели?

Энтони явно подразумевает: много ли я слышала, могу ли рассказать, что творилось за закрытыми дверями. Боюсь, придется его разочаровать.

— Нечасто. Я служила камеристкой у его жены.

— Значит, вы должны были много знать и о Теодоре.

— Нет. В самом деле нет.

— А я читал, что слуги вечно судачили о хозяевах. Вы же знали, что творилось в то время?

— Нет.

Конечно, позже многое вышло на свет. Я читала об этом в газетах, как и все остальные. Визит в Германию, встреча с Гитлером. Ничего особенного. Многие тогда сотрудничали с Гитлером, многие уважали его, хвалили за развитие промышленности. И понятия не имели, что за развитием стоит рабский труд. Тогда об этом знали единицы. Сумасшедшим его назовут потом.

— О встрече с немецким послом в тридцать шестом году?

— В то время я уже не работала в Ривертоне. Уволилась лет за десять до встречи.

Энтони замолкает. Он разочарован, и неудивительно. Не знает, о чем спрашивать. Потом вдруг оживляется.

— В двадцать шестом?

— В двадцать пятом.