Ромен Гари - Свет женщины

- Ну конечно; признаем мы это или нет, но мы всегда рассчитываем, что кто-то придет на помощь...

- Наживка...

- Может, и так; но, в конце концов, мы ведь с вами сейчас здесь, вы и я.

- Расскажите мне о ней.

- Что ж... Как-то она мне сказала: "До сих пор, но не дальше". Она не просто отказывалась страдать: это был вкус к полноте жизни. У нее этот вкус был слишком развит, чтобы согласиться вылизывать объедки с тарелок. Тогда я трусливо ответил: "Раз так, уйдем вместе". У меня был повод рассердиться не на шутку, "Не может быть и речи. Ты говоришь так, как будто один ты имеешь право любить. Мне ненавистна сама мысль о том, что я умру, унеся с собой и смысл моей жизни. Не знаю, что это может значить: быть "очень женственной" или "очень мужественным", если не быть прежде всего тем, кого любишь, жить им. Так что обещай... обещай мне, что не будешь оправдывать все своей печалью, прятаться за ней. Мрачное пристанище среди руин, поросших терновником. Нет! Я не хочу, чтобы смерть прибрала к рукам больше того, что может унести. Ты не станешь запираться в темнице воспоминаний. Я не хочу помогать камням. Мы с тобой были счастливы: теперь мы в долгу у счастья". Что мне еще сказать, разве вот что: я все ей отдал, и все это мне и осталось. Любовь - единственное богатство, которое преумножается, когда его расточаешь. Чем больше отдаешь, тем больше остается тебе. Я жил этой женщиной, и я не понимаю, как можно жить иначе. Хотите воспоминаний? Вот одно, пожалуйста. Она лежала. Она уже очень страдала тогда. Я склонился над ней... Сильная рука, мужское присутствие, поддержка, в духе "я с тобой...". Повеситься молено. Она прикоснулась к моей щеке кончиками пальцев. "Ты так меня любил, что это почти мое создание. Как будто я сделала что-то стоящее в жизни. Напрасно они стараются, те, кто исчисляется миллионами: только двое могут рассчитывать на удачу. Можно считать до бесконечности, но только по два". Что-нибудь еще? У нее были очень светлые волосы... на устах улыбка радости, которую невозможно спугнуть... Она не похожа на вас, вы совсем другая; к тому же дело уже не в вас и не во мне, но в том, что нас объединяет... из-за ее отсутствия... Есть одно известное высказывание, оно многим нравится, потому что представляется мудрым: "Нужно отдать огню его долю, чтобы спасти остальное". Так вот, нет. Почему? Очень просто: огонь никогда не наедается, его доля не гаснет, она горит вечно. Видели вы на улицах стариков, которые идут еле-еле, поддерживая друг друга? Это она и есть, его доля. Чем меньше остается от каждого отдельно, тем больше - от них вместе...

Она подождала немного, слушая ночь, потом спросила:

- Господи, но что же вы собираетесь делать со всем этим?

Я опустил глаза, чтобы сдержаться. Я буду жить до глубокой старости, чтобы хранить память о тебе. У меня будет родина, будет земля, источник, сад и дом: отблеск женщины. Покачивание бедер, развевающиеся локоны, морщинки - штрихи нашего совместного творчества; я буду звать, откуда я. У меня всегда будет родина в лице женщины, и если мое придется оказаться в одиночестве, то только как часовому на посту в ожидании смены караула. Все, что я потерял, возвращается ко мне смыслом жизни. Нетронутое, невредимое, нетленное... Отблеск женщины. Я прекрасно видел, что ты все еще сопротивлялась, ты пыталась слушать меня: так слушают, чтобы признать закомый голос, родное дыхание; и в какой-то момент, специально чтобы отдалить меня, с той насмешкой, что всегда придает нам сил, ты в бессильной ярости включила кассету, и мой голос заглушили потоки музыки, уже мертвые, записанные. Помню еще какие-то улицы; ты плакала от досады, сердясь сама на себя за то, что отступала перед верой этого одержимого у твоих ног; потом: мы у тебя, и ты, упав в мои объятья, у меня на груди нашла наконец то место, не тронутое несчастьем, где ничто нам не страшно; а я, на ком: лежал этот тяжкий груз ответственности, я понял, что мы спасены. "Не ищи легких путей, Мишель, не отказывайся от любви, используя меня как оправдание: смерть - прожорливая тварь, я не хочу ее прикармливать. Я ухожу, но я хочу остаться женщиной". И когда ты, Лидия, шепнула мне, без тени упрека: "Никогда ведь не будет никого другого, только она", я понял, что твое сердце уже полно нежности к той, которую я тебе доверил. Мы возвращались; конец скитаниям, покой тихой гавани. Это был конец травли, как будто мы достигли того пристанища, земли обетованной, где было все, что у нас украли. Даже если речь не шла уже ни о тебе, ни обо мне, но о борьбе за честь, если мы превратились в одно воспоминание, все же за этим стояла победа человека. Не знаю, то ли это шепот моего дыхания, то ли голос старого рассказчика у меня в груди... Пусть вокруг темно, но небезнадежно: свет будет еще прекраснее в этой мрачной шкатулке.