Бертон Уол - Высшее общество

Вместо ответа он улыбнулся и пощекотал ее пяткой.

– Я серьезно спрашиваю.

– Не знаю, – сказал он наконец. – Я скажу тебе, что я думаю, но от этого тебе не станет лучше. Я думаю, что они существуют потому, что богу так угодно.

– Начинается.

– Я думаю, – продолжал Пол медленно и серьезно, – что нет большой разницы между ними и нами. Мы представляем собой идеальный пример. Мы карабкаемся как сумасшедшие, чтобы залезть в этот чертов вагон. Прыгаем в самолеты, постели, пытаемся подружиться с ними. Но у нас есть выбор. Мы можем порвать с ними, если захотим. У них нет выбора. – Он помолчал. – Как тебе объяснить… Некоторые люди имеют в самих себе нечто, что определяет их мысли и действия. Другие заимствуют все у других – бога, коммунистической партии, общества Джона Берча, как дети из этих дурацких книжек-раскрасок, где каждый цвет на картинке обозначен номером. Но есть третья категория (большинство из нас, я думаю), у которых мало что внутри, но которые не могут найти подсказку в книжках-картинках. Мы просто премся наверх, чтобы иметь побольше денег, чтобы купить все авиабилеты, чтобы посетить все клубы, все злачные места. Вот почему я сказал, что «они существуют, потому что богу так угодно».

– Да, мрачновато. Пол засмеялся.

– Черт возьми, если это не так. – Он снова помолчал. – Я говорю: молодой болван из Расина в штате Висконсин, с пуговицей от клубного пиджака «Киванис» в кармане, возит тележку в супермаркете и пускает слюни при виде, как соседская жена виляет задницей между консервными банками, и рассуждает так: «Я буду делать эту работу, а потом другую, и еще, и еще до тех пор, пока не очутюсь в Акапулько, и она еще будет умолять меня, чтобы я с ней переспал, но я позвоню по своему телефону, отделанному сафьяном, и вызову тысячу других». И иногда, по воле божьей, он добивается этого. Или его отец добивается. И вот мы получаем Баббера Кэнфилда или Жоржи Песталоцци. Понимаешь? Немного требуется. Мы тоже можем этого добиться. Такое случается.

– Такое случилось у меня с Жоржи, – сказала Сибил спокойно.

Пол внимательно посмотрел на нее. Его голос звучал ровно и ничего не выражал.

– И как?

– Хорошо. Он действительно очень милый. Хорошие манеры. Ты понимаешь… – Она передернула плечами.

– О'кей. Вот видишь.

– Конечно, Пол. – Сибил дотронулась до его руки. – Но ты должен спросить себя: почему бы и нет, если уж на то пошло? Почему бы не играть в открытую?

Пол вздохнул.

– У меня есть немного, чтобы тебе ответить, но все же я скажу. Хотя, может быть, и в этом нет никакого смысла. Но я не забочусь о смысле. Меня больше заботит, чтобы все это продолжалось. Продолжалась моя жизнь. Почему? Я не знаю. У меня нет ответа. Просто есть вещи, которые я не хочу бросать: некоторые воспоминания, некоторые надежды, планы. А это требует труда и напряжения. Поэтому приходится отказываться от некоторых возможностей, которые вроде сами плывут в руки. И тогда ты сохранишь силы для другого, для своих планов и надежд.

– Как будто садишься на диету.

– Да, похоже. Очень похоже. Как будто садишься на диету, даже не зная, почему тебе надо похудеть. Ну, может быть, ты отдаешь отчет, что это делает… – Он рассмеялся. – Я ненавижу слова «даешь отчет».

Сибил рассмеялась и издала маленький смешной звук «нгах, нгах».

– Меня мутит.

– Хорошо, но не забывай, что я внедрил в тебя парочку бомб с часовым механизмом и в любой момент…

– Я не забыла об этом, Пол, – сказала она тихо.

– Они взорвутся, и твоя тошнота пройдет. – Он встал, протянул ей мокрую руку. – Мадам, разрешите пригласить вас на танец.

– Месье, вы так добры.

Сибил изящно-небрежно бросила его бритву через плечо. Она упала прямо в унитаз.

К тому времени, когда Сибил добралась до отеля Консуэлы, вечер еще только начинался. Ходдинг, который выглядел подозрительно отрешенным (позднее он объяснил Сибил, что нашпиговал себя фенобарбиталом, как окорок гвоздикой), возлежал на кушетке цвета сливы в будуаре матери и поддерживал непринужденную беседу с Консуэлой, которая была слишком поглощена подготовкой к церемонии приема, чтобы всецело посвятить себя пикировке с сыном. Горничные бегали туда-сюда, раздавались крики и проклятия, врывались клубы пара и дуновения ароматов, жужжала какая-то электромашина, назначение которой Ходдинг не в состоянии был определить.

Сибил улыбнулась и поцеловала его. По тому, как он вынул сигареты и жестом, не говоря ни слова, предложил ей сесть на кушетку, она поняла, что занавес, несомненно, немного приподнялся. Другие гости более или менее одетые, заглядывали, оставались или выходили, поправив запонку, чулки или подол.