Андрей Бычков - Гулливер и его любовь

Эм как-то гортанно и пронзительно хохочет. За ее спиной хрюкает ей в тон и свистит агент.

«Чего они хотят от меня? Чтобы, отчаявшись в своей тоске по Отцу…»

Евгений просыпается в скверном расположении духа. Откидывает одеяло, отдавая себя стихии летнего воздуха, струящегося через жалюзи. Да, он ни в чем не признался вчера. Он почему-то думает о возвращении, как о последнем из признаний. Чего он хочет – снова вернуться в прошлое? Он и в самом деле думает, не разыскать ли Бориса? Не признаваясь себе самому, что хочет разыскать Чину.

Перед тем, как пойти прогуляться, он заглядывает в почтовый ящик и обнаруживает письмо. Заграничный конверт с обратным адресом из Нью-Йорка, его переслали Евгению со старой квартиры. Распечатывая конверт, Евгений почему-то уверен, что это письмо от Бориса. Неслучайно же он о нем вспоминал. Он не может не отметить этой странной корреляции, и задумывается: какой смысл в прошлом? И существует ли оно для того, кто одержал победу над своим поражением? И что означают эти излучины на линии жизни, когда оно возвращается или хотя бы напоминает о себе? В конверт вложен другой конверт и сопроводительная гербовая бумага. Некто мистер Эванс, начальник седьмого почтового отдела министерства связи США, сообщает, что в связи с антитеррористическими проверками, связанными с событиями одиннадцатого сентября, почтовая служба США не смогла вовремя переслать адресованное ему письмо, и приносит свои извинения.

Евгений медленно распечатывает конверт, подписанный почерком Чины.

«Здравствуй!

Я все же решила тебе написать. Не знаю, собственно, почему… Наверное, потому что Чина это твое имя. Ведь это ты мне его подарил. Я помню, ты называл меня по-разному – любительницей апельсинов и конфет, взбаламошой девчонкой, Кокой… Но в этом Чина было словно бы какое-то вызывание , какое-то высвобождение меня из меня, какое-то, даже смешно сказать, исполнение моих желаний. Ты произносил эти два слога полураскрытыми губами, словно бы мне навстречу. Они еще оставались у тебя на губах, как бы разомкнутыми, когда я, откликаясь, уже устремлялась им навстречу, чтобы соединить их и чтобы успеть стать ими.

Я ждала каждого утра, что ты позвонишь. И тогда утро действительно станет утром, потому что тогда впереди у нас будет целый день. Мы встретимся, неважно где, в парке, среди белых скамеек или на пропахшей бензином улице, в темном подъезде или на солнце, что в полдень звенит на бульваре, или даже в кино, священное вранье на экране, но ведь ты, кого я люблю, действительно рядом, и я словно бы смотрю сейчас эту историю на экране через тебя. Мы встретимся и поедем к тебе. Твой запах… твоя постель…

Чего я захотела, словно бы завороженная той любовью, которую ты мне дал? Если бы я могла вернуть тебе это имя, если бы я могла назвать Чиной тебя и отдаться тебе, как своему имени вновь. О, это последнее и порочнейшее из наслаждений…

Я часто спрашиваю себя, почему мы расстались? И каждый раз нахожу один и тот же ответ – иначе и быть не могло. «Самоубийство дозволено лишь тем, кто абсолютно счастлив». Наверное, найдутся и другие, банальные ответы. Ты не сделал мне предложения, потому что был беден и не захотел превращаться в машину для делания денег, потому что хотел, как ты выражался, остаться самим собой, ты писал стихи, мечтал написать философский роман. А я? Смешно. Я тоже хотела остаться самой собою… Но проклятая современность не для таких, как мы.

Я знаю, что ты мучаешься вопросом, почему я все же тебе изменила? Быть может, когда-нибудь ты догадался бы и сам… Колетт Пеньо, теперь моя любимая писательница, наверное, написала бы, что окружила тебя своей изменой, как окружают героев, зная, что они обречены на бессмертие . Но я не Колетт Пеньо. А ты… ты сам выбрал этот путь. Ты приближался к пламени, зная, что можешь ослепнуть. И, значит, ты все же отличался от Эдипа.

Если бы ты мог, если бы ты был сейчас здесь, ты бы сказал мне в лицо, какая я все-таки гадина… Но я знала, что ты должен был остаться один. И раз без меня, то, значит, и без Бориса.

На случай, если бы рано или поздно ты все же захотел бы меня разыскать (сейчас, наделенная знанием, какое дает, только последнее и совершеннейшее из предательств, я словно бы вижу тебя, стоящего перед дверью в то, что принято называть прошлым), – я сказала бы тебе, что только буддийские ламы могут сжигать сами себя, оставляя в золе сокровище.

Но я и в самом деле хотела бы, чтобы ты был гением радости. Кто бы ты ни был – поэт, мотоциклист, игрок…