Андрей Бычков - Гулливер и его любовь

Он нащупал и сжал в кармане денежные купюры, теплые от своего же собственного тепла.

«Как это сказано у Беньямина – капитал освобождает не желания, капитал освобождает лишь сам себя?».

И вспомнил бродягу, которого видел пару дней назад в вагоне метро. Тот откровенно ворочал рукой в своем мелком кармане, прижимаясь к какой-то пьяной девке. Их искривленные гримасой сладострастия лица. Рай, проступающий на брюках бродяги грязным и мокрым пятном.

«А теперь, Чина , чтобы опрокинуть всеобщее», – подумал, вынимая купюры, и остановил желтое с шашечками такси.

Авто поплыло среди других авто.

«Когда-то, Чина , купив мотоцикл, старый четырехцилиндровый «Харлей Девидсон», и, едва выехав со двора, я хотел сразу же разогнаться… И было что-то неумолимое и даже издевательское в том, как, зажатый со всех сторон, я уперся в заднее крыло какой-то «волги», и потащился за ней, отставая даже от пешеходов…»

Проститутки стояли на Тверской, но он решил взять после Водного, там, на троллейбусной остановке. Евгений знал этот поворот.

«После Водного, – сухо усмехнулся он сам в себе. – Пока не мелькнет опора моста. После железной дороги надо постараться стать адекватным, чтобы не ошибиться в выборе…»

Он откинул голову на подголовник и закрыл глаза.

– Остановите вот здесь.

Машина затормозила. Вращая ручку, он опустил стекло. Девочки стояли, кто игриво, кто нагло предлагая себя. Почти незаметные жесты. Было что-то зловещее в этом укрупненном, замедленном, как на экране, мгновении, когда ничего еще не было.

«Ты уже знаешь и в то же время не знаешь. Соблазн воображений. Невинная и изначально порочная свобода выбора… Ну же, почему ты сейчас-то не можешь стать хоть ненадолго насмешливым и злым? Возвеселиться духом и телом, раз никакой любви больше нет».

– Что хочет господин?

«Господин…» – он усмехнулся, разглядывая их.

«Почему невозможна жизнь без пизды? Почему нельзя самому себе засунуть? Изогнуться, изощриться и стать наконец самодостаточным. Как андрогин. Или как тот бомжара… А все эти анютины глазки, кошки, собаки… Может быть, взять вон ту, будет скулить… довести до изнеможения… Тогда уж лучше вот эту – заколоть ее в ее же сало. Или ту, – он продолжал разглядывать их как в кино, – почти ребенок, Дюймовочка. Надевать, поддерживая одной рукой, пространно прохаживаясь по комнатам, и дирижируя другой. Задумчиво вслушиваясь в то, как она визжит… Музыка Гайдна… Да, надевая, натягивая до конца, пока она не разорвется от своего же визга. А зачем ты полезла на этот железный крест?.. Или вон ту… Удмуртка… Просто прибить к стене, широко раскинув ей ляжки, чтобы никогда не смогла сдвинуть обратно. Никогда… Наказанная своим удмуртским богом».

– Вы как? Остановились или как?

Он вздрогнул. Спросил:

– Сколько за час?

– Это зависит от желаний, – хрипло усмехнулась одна. – Классика, анал, госпожа…

– И от территории, – добавила другая.

Он посмотрел на эту другую. Длинные женщины – иногда и с ними можно протягивать. Но у этой совсем не было груди. Он представил себе это плоское протянутое наслаждение.

«Хотя и плоские иногда могут складываться в зигзаг. Но эта – вряд ли… В ее глазах – тоска».

Евгений хотел было уже повернуться к шоферу и сказать: «Поехали дальше». О, это «поехали дальше»! Да, не останавливаться. Но тогда это будет просто смешно. И рано или поздно придется, как тот бомжара…

И тут он заметил, увидел этот ненавидящий взгляд, взгляд, исполненный ненависти и презрения.

Она шла от машины сутенера, шла не спеша. Такси стояло здесь уже давно и она могла подумать, что торг окончен. Высокая блондинка с короткой стрижкой, какие-то странные, слегка водянистые, замершие глаза, резко обведенные фиолетовой тушью… В кончиках тонких мелко дрожащих пальцев она держала погасшую сигарету. И в этой ненависти, с какой она на него посмотрела, он прочел… что он прочел?

Она остановилась за спинами других, медленно поднесла сигарету к губам, едва справляясь с почти незаметной дрожью, хотела затянуться и вдруг отбросила. Как будто того, чего не было, и в самом деле нет.

«А будет только то, что будет», – подумал он, вглядываясь в ее длинный и острый ноготь. И неслышно она словно бы сказала только ему одному:

«Я же знаю, что ты любишь боль».

«И отчаяние», – также неслышно усмехнулся и он.

«Так я доставлю тебе эту радость».

Его коснулось предчувствие каких-то запретных наслаждений. И он ощутил в себе желание.