Андрей Бычков: Гулливер и его любовь

Сидя за чашечкой кофе, он читает о том, что происходит в мире, в том самом мире, который нашел-таки в себе силы умереть вместе с ним. Но и теперь, после своей смерти, мир по-прежнему готов удивлять его своей новизной, да, собственно, новизной он теперь только и удивляет, превращая всех и вся в эту самую новизну. А, следовательно, пока еще в нечто, а не в ничто. Такая вот хитрая подмена бытия и времени, как выразился бы философ. Дзэн наоборот, как поправил бы его буддист.

Зачем теперь замечать бесценные детали, зачем различать их? Разве не все уже смазано и перемешано в этом стильном потоке, где уже ничто отныне не останавливается? А если и останавливается, то теперь, увы, не обостряя чувств. Несмотря на свои подчас шокирующие сюжеты, эта гламурная майя оставляет нас теперь равнодушными, подменяя прежнюю подлинность ощущений всего-навсего поверхностным эстетическим раздражением… Что толку бояться бомбы, заложенной под наше сиденье в кафе, этот страх не придаст ценности нашей жизни, и в этом уютном и расслабляющем интерьере мы все равно не совершим своих последних и самых лучших поступков. Скорее всего, потопленные в новой волне новостей, мы будем выручены оптимистичной и подчас даже остроумной рекламой… Конечно, можно не умирать, а лишь ограничиться сочинением инструкций, как покончить жизнь самоубийством, приходя таким образом к выводу, что ты бессмертен. Он представляет себе людей будущего. Они в светящихся брюках, в светящихся курточках, светящихся ботинках. Электрическая энергия – не проблема. Наверное, это и есть просветление, думает он. Светящаяся толпа.

Зевая, Евгений закрывает своим серебристым стило файл и допивает свой черный блестящий кофе. Очаровательная официантка безусловно тянет на брачный контракт, она – само воплощение доброжелательности золотого тельца. И, конечно же, ей положены чаевые.

– Да, здесь у вас очень мило, спасибо. Очень симпатичное кафе, – говорит он.

– Заходите, мы всегда будем вам рады, – отвечает она.

– Спасибо.

Он выскальзывает на улицу. Он движется среди пешеходов. Он едет вместе с пассажирами в метро, осознавая свою субъективность и субъективность всего, что с ним происходит – чего все же, однако, могло бы и не быть. На станции он вспоминает один из своих давних снов про Бориса, еще одна из утраченных возможностей. Потерянная дружба в чем-то похожа на несчастную любовь… В конце концов, мир состоит из потерь.

Но в тихой смелости своего посмертного счастья он рано или поздно находит этот странный сайт. И узнает, что некто доктор Эм, проходившая практику в институте гештальт-терапии в Эзалене, наконец возвращается в Россию. С помощью заново изобретенного велосипеда доктор Эм хочет спасти русскую психологическую натуру от архитипически присущей ей тоски. Доктор Эм считает, что в русской тоске есть глубоко скрытое и, увы, неизлечимое ядро, которое, однако, можно все же попробовать сублимировать в социально приемлемые процессы.

Отрываясь от аннотации (каких только мудростей не напридумывает эта психологическая наука!) Евгений, а он пока все еще остается Евгением, хотя в то же время им почти уже и не остается, Евгений усмехается в усы, которых у него, быть может, уже и нет.

Он снова думает о своей странной магии и видит доктора Эм, в длинном блестящем дождевике пересекающую границу на своем «новейшем» велосипеде. Он знает, что излечение назначено на среду. В среду некоторые из русских женщин и русских мужчин начнут, наконец, осознавать нечто общее в своей тоске и попробуют обнаружить, что они страшно похожи на европейцев.

Евгений представляет себе огромный чудовищный пистолет, из которого он расстреливает доктора Эм. Скорее всего, это одна из тех подслеповатых дур, загипнотизированных своей исключительностью. Проштудировав несколько ученых книг и вызубрив с десяток цитат, они надевают узкие модные очки и окружают пространство вокруг себя красиво звучащими терминами вроде проекции, интроекции и прочей херни, лишь бы незаметно покопаться своей палочкой для риса в чужой тарелке (разумеется, прежде всего, вытесняя в бессознательное тайное чувство собственного превосходства). В самом деле, а что может быть интереснее чужого, еще горячего, с кровью, бифштекса, на фоне этой всеобщей пластилиновой апатии, компульсивно проявляющей себя в делании денег, хотя бы и с помощью интеллекта?

Евгений представляет себе, как разлетаются докторские мозги и как розоватая наукообразная кашица стекает по стенам. И как он, огромный, освобожденный отныне единственно реальным для него процессом, процессом убийства , выходит в окно и сказочным Гулливером перешагивает через город, оставляя в изумлении маленьких слушательниц с их маленькими розоватыми пиздами.