Александр Покровский - Калямбра

Ну что делать? Хорошо, что у Неофитыча вся его ерунда тупейная в одной кандейке помещается. Он мне за три секунды все передал и убежал на катер, чертя в воздухе стремительные стрелы.

– Я, – говорит на бегу, – через десять дней, как штык, буду. Не горюйте.

Повезло, что у меня хотя бы акт на руках остался. Да и опись была.

Потому что через трое суток на меня налетела дикая ревизия из тыла, пришли какие-то встревоженные с детства и давай меня по списку проверять. Ну за доктора и за электрика – ладно, я к ним уже привык, а за Неофитыча-то как? Я же в глаза ничего не узнаю.

Зашли в его вместилище печали вместе со мной и давай мотать меня по всему списку. Они называют, я им сую чего попало в нос, и они кивают довольные. Так проверка и идет.

И вдруг они говорят:

– Ка-лямбра!

– Че…го?

– Калямбра медная. Номер пятнадцать. Одна штука.

Вот это да! Если все остальное я в природе слышал когда-то, то калямбру – убей Бог!

– Ах калямбра, – говорю, – так это ж запросто. Я ее тут одному орлу с соседнего борта одолжил. Очень нужная штука. Не извольте беспокоиться, сейчас будет.

Выскакиваю на пирс, бегом в цех и там мужики за пузырь шила мне из медного листа в один момент слона с ушами свернули. Я через дорогу и к граверу, и он мне красиво набивает: «Калямбра… медная… номер пятнадцать!»

Я ее в зубы и к себе.

– Вот! – говорю, – Она! Калямбра! Абсолютно медная!

А они на меня с таким уважением посмотрели – что я просто не могу.

На том и проверка кончилась.

Через две недели, с опозданием естественно, появляется Неофитыч, светлый, как день. Я ему:

– Ты что, злодей, на калямбру меня подсадил?

– На что? – говорит он и хлопает своими подозрительно ясными очами.

– Ты дитя-то неразумное из себя не строй. Не надо. Не было у тебя калямбры.

– Какой калямбры?

– Рогатой! Номер пятнадцать!

– Погоди, – говорит он и берет свой список, – под пятнадцатым номером у меня «калибр мерный». А он – вот! – и подает мне такую незначительную пиздюлину от часов, действительно мерную. – Читать не умеете?

И я сейчас же в список с головой. Я-то при чем, читали-то они. Действительно, никакой калямбры нет. Я в список – и на Неофитыча. В список – и на него. Нет калямбры.

– Неофитыч! – сказал я ему тогда. – Ну ты даешь!

Я, как вижу двухгодичника, так сразу начинаю думать, что Бог нас создал для любви.

А для чего еще можно студента после института в офицеры призвать?

Только для любви.

То есть для того, чтоб мы его любили, а он взамен чтоб любил нас.

У меня даже взгляд от чувств теплеет, если я его на него перевожу.

А куда его еще деть, если на нем форма, а в лице все признаки амнезии?

Ну, можно его дежурным по штабу поставить.

Если, конечно, совсем рука тоскует по штурвалу.

Потому что штурвал обязательно будет.

Я дежурство сдавал. В пятницу это было. Я все журналы сложил стопкой и написал «Сдал» – «Принял», и кобуру, и пистолет, и повязку – ну все-все сложил.

Ему, то есть сменщику, только войти и расписаться, а мне – бегом на автобус, и рвать отсюда когти.

Но вот входит он – мама моя, точно, двухгодичник, ошибиться невозможно.

– Слушай, – говорит он, носом шмыгая, – а чего тут делать-то надо?

– Да ничего не надо делать, – говорю я ему осторожно, чтоб не спугнуть, – на телефоны отвечай, не заикаясь, и все. Пошли, – говорю, я ему, освоившись с положением, – начштаба доложим.

Пошли и доложили, и только я в рубке начал судорожно портфель всяким барахлом своим набивать, как появляется комдив.

А меня комдив не видит, потому что я сразу среди мебели потерялся. Я принял форму стула, и если б не глаза, то отличить меня было бы невозможно.

А комдив как вперился в студента, и свекольным соком все лицо его наливается и наливается.

Тот не то чтобы ему «смирно» крикнуть, тот никак его не видит. То есть он видит, но старается за него заглянуть, потому что комдив ему все загораживает. Он взглядом комдива отодвигает, а комдив наливается кровью и молчит.

Я подумал, что я сейчас просто сдохну, потому что его сейчас снимут, и я на вторые сутки здесь дежурить останусь.

А в голове у меня только это: «Как тоскуют руки по штурвалу!» – и больше ничего.

– Слушайте! – говорит этот орел комдиву. – Ну нельзя же так! Вы же мне все загораживаете! Отойдите, пожалуйста.

И комдив… у него шея пятнами… медленно поворачивается и… уходит… к себе…

А я – с грохотом по лестнице и на автобус.

А комдива на «скорой» следом увезли.