Андрей Битов - Преподаватель симметрии. Роман-эхо

— Странно, что море не шипит, — изрек Урбино давно открытую им фразочку.

— Меня тоже это каждый раз удивляет, — мгновенно согласилась Лили.

Солнце совсем погрузилось, и верхний его сегмент вытягивался, все более напоминая плывущий на горизонте корабль, светящийся иллюминаторами.

— Вот судно, которое тоже идет ко дну. — «Урбино, не говори красиво», — усмехнулся он про себя.

— Завтра оно вернется со стороны залива.

— Почему вы так уверены?

— Я каждое утро его встречаю!

— Странно, — сказал он, — я вдруг подумал, что за жизнь свою видел гораздо больше закатов, чем рассветов… А их ведь должно быть поровну?

— Не надо так уж пессимистично. Просто вы горожанин и поэт.

— На что мне здесь обидеться? — кокетничал Урбино.

— Пока не на что. Просто вы, скорее всего, сова. — Скорее всего. А вы?

— А я жаворонок.

— Значит, мы разные птицы! — вздохнул Урбино.

— Зато солнце для нас одно… — Лили делилась закатом как собственностью. — Смотрите, слева вверху — Луна! Не правда ли, хорошо?

— Не то слово. Хотите в тему?

— Хочу.

Урбино вдохнул поглубже, сосредоточил свой взгляд на последней, не слепящей уже алой полоске и начал:

— Замечательно! — всплеснула Лили, сжав его руку. — Это что же, вы тоже сейчас??

— Не буду врать, — потупился Урбино. — Просто оно мне больше других нравится.

Смущенный и польщенный, он уже не отпускал ее руки.

Легко, как дети, как на качелях или гигантских шагах, ссыпались они с дюны к морю.

— Давайте купаться! — предложил Урбино не без умысла.

— На закате нельзя, — заявила Лили.

— С чего бы это??

— Грозит лихорадкой.

— Вы как хотите. А я империалист воды! Я должен сразу искупаться, где я впервые.

И он уже стаскивал с себя все, чтобы, поводя широкими плечами и блеснув маленькими незагорелыми ягодицами (прекрасно осознавая свою проекцию сзади), торпедой войти в воду и бурным кролем устремиться к горизонту. Выдохшись, он услышал нежный плеск за собою: Лили плыла за ним бесшумно, как рыбка, ни в чем ему не уступая.

— Что же вы так воды боитесь? — усмехнулась Лили.

— Я! Боюсь?

— Ну да, будто боитесь захлебнуться. Урбино был посрамлен в своем мальчишестве.

Но, так же бесшумно, уступила она ему в полосе прибоя.

Ее безответность смутила и возбудила его.

— Рыбка ты моя, рыбка… — лепетал он, слизывая с ее плечиков и сосков соленые капли.

Но дальше он не решался на более смелые ласки, не рисковал (слишком уж покорна и безответна она была), что-то его останавливало… на уровне поглаживания шелковистого (тьфу! — пер.) лобка.

О эта несмелость, это смущение, эта застенчивость, эта как бы недоступность, как в первый раз… и именно тебе одному, единственному… эта пауза… «Это именно пауза — то, что люди потом называют любовью в поисках утраты» — так думал теперь Урбино, расслабленно отлеживаясь в паузах и покуривая то в небо… то в потолок той чердачной каюты, что была определена ему для его творческого уединения.

— Вот ты утверждаешь, что я боюсь воды… Я, может, ее и боюсь, но не так, как ты думаешь. Да я ее даже пить боюсь: она — живая! Она может не проглотиться вдруг… Моря я даже меньше боюсь, мне просто не везло с кораблями. Ну заставил я себя пересечь экватор, ну и что? Условность, но не цель.

И он крепче обнимал Лили, чтобы доказать ей, что она не экватор — цель, а не условность. Лили отзывалась по-своему: