Андрей Битов - Преподаватель симметрии. Роман-эхо

Замок не попадал в ключ, дверь отворялась не в ту сторону… Дики не было. Все было аккуратно и пусто. Пустее, чем когда Дики просто не бывало дома. Не было и попугая. Клетка была пуста — вот в чем дело. Три дня? Три года?.. Я нашарил на столе записку; шторы были задернуты, и было не разглядеть. Выключатель не находил руку… наконец — свет. Записка с руками ходила ходуном, строка промахивалась мимо взгляда. Я положил ее обратно на стол, на то же точно место, где она лежала, и, упершись в край руками, сумел наконец прочесть: «Жако улетел. Я побежала искать. Каша на плите. Целую. Э.» Мне должно было стать легче, но не стало. «Три дня? Три года?..» — все бормотал я, кружа по комнате. Я задел стопку, и книги посыпались на меня. Они сыпались и сыпались, как крупа. «Каша!» — сообразил я и, ликуя, бросился к плите. Каша была еще теплой! Она не могла быть теплой ни три года, ни три дня. Время стремительно сокращалось, как живое, как сердце. Казалось, мне должно было стать легче от этого. И опять не стало. Время сжалось окончательно, до сегодня, до этого мгновения, до точки, и остановилось, как сердце. Игла, еще тоньше мгновения, пронзила его, как время. Я прикрыл глаза, и мне почему-то пригрезился стул, как он стоял в ту нашу первую ночь, со сложенной, будто у покойника, одеждой. В испуге я открыл глаза — стул был пуст. И сердце по-прежнему не билось.

Я так и вбежал в зоопарк, с остановившимся сердцем. Почему в зоопарк? Не знаю, как и объяснить. Я был уверен, что она там — и все. Это потом я все довообразил… Как она ждала меня, ждала… как забыла запереть клетку… как ей стало душно и она распахнула окно… как она внезапно и со всей бесповоротностью прозрения поняла, что я ушел и не вернусь, поняла потому, что Жако улетел… как она бросилась за Жако, как за мной… как она металась по улицам, крича: «Жако! Жако! Вы не видели Жако?..» Что дальше? внезапный автомобиль? трамвай?! «Нет! нет!!» — кричал я на бегу. Догадка моя была настолько внезапной, что сомнения у меня не оставалось, как и у нее, когда она, отчаявшись, догадалась: конечно, он улетел к СВОИМ! Куда еще?.. Она бежала, радостная, окрыленная, задыхаясь от счастья, что он там, в зоопарке, где же еще!.. Она в сотый раз прочесывала зоопарк — о, эта перенаселенная пустыня, где нет Жако! «Милый! милый… вернись!» — звала она. А его все больше и больше не было. Дура! какая же ты дура. Дика!.. Его нельзя найти — он может только вернуться. Он обязательно вернется! он уже летит домой… Дика! это я! я за тобой… где ты? Я в сотый раз прочесывал зоопарк — Дики не было. Как вдруг толпа, редкая такая толпа в том краю, где серны, а за ними обезьянник… Я — туда.

Наверное, она, дура, прежде всего побежала к попугаям. Там, конечно же, не было никакого Жако. Вернее, их были сотни, но ни один не откликнулся на призыв, а то и все разом… А уже в это время по зоопарку вдруг панически забегали сотрудники с сачками, баграми, как на пожаре… Не иначе, как моего Жако ловят, подумала безумная Дика и… за ними.

Я мчался за невидимой ею — на бегу быстрее видишь будущее: толпа безмолвно расступилась передо мною. Курил равнодушный врач в белом халате. А рядом стояла сотрудница — в сером, с безутешной обезьянкой на руках. На носилках лежала… Нет! Никогда! Что вы! Да вы с ума сошли… Дика! очнись! это я!.. это я… Я успел!

Она побежала за этими, с сачками и баграми… Ее никто не задержал: то ли не до того им в такую минуту было, то ли за свою или новенькую в панике приняли, не разобрали. Навстречу с визгом неслась обезьянка — молоденький шимпанзе, собственно говоря, ребенок. Ручной, заласканный… Почему он выбрал именно ее?! Она так хотела ребенка. Он так хотел спастись. Кто бы его еще спас?.. Все только шарахнулись от него врассыпную, как от зачумленного или прокаженного, потому что знали, в чем дело. Дика не знала. Да если бы и знала… Разве бы она отскочила в сторону от того, кто, такой малыш, с таким визгом и ужасом, несся именно к ней навстречу — за помощью, за спасением!.. В последний момент он подпрыгнул, шимпанзёнок, и — полетел, как ядро, совершив рекордный прыжок навстречу Дике, а она не видела, как вослед ему, вытянувшись в невидимую серую нитку, летела, тоже по воздуху… Дика, как вратарь, приняла этот живой мяч. Обезьянка, всхлипывая и подвывая, обвила ее шею, прижалась к ней, неправдоподобно дрожа… А серая, невидимая — недолетела и шлепнулась к ее ногам с каким-то серым, голым звуком… и — обвилась. А обезьянка все плакала, все прижималась, все целовала Дику. И это была последняя ласка на этой Земле.