Михаил Веллер - Веритофобия

А сильно умный интеллигент ничего от них не получал. Для него это был примитив. Информации — по щиколотку, до мозга доходить нечему; а худ. средства примитивны.

Лиса и журавль? Каша на тарелке или окрошка в кувшине — каждому свое? Следует ли из этого равноценность, равнозначность режиссеров Александра Иванова и Тенгиза Абуладзе? «Целины» и «Покаяния»? Ежели кому что нравится?

Не следует. Потому что одно гораздо сложнее, богаче, глубже и многозначнее. А другое мельче и проще. Но главное:

Интеллихент из сложного произведения — получает несравненно больше интеллектуальной и эмоциональной информации, нежели незатейливый пейзанин — из простого. Да — над примитивом могут женщины плакать или мужики хохотать. Но это — сила эмоции, ищущей выхода, а не сложность чувства. Это тебе не Гамлет и не Бернард Шоу.

Искусство ярмарочного балагана и шекспировского театра — неравнозначны и не равноценны. Хотя ярмарка реагирует активнее! Это понятно многим. Так что критерии есть.

А коли есть критерии — есть правда и ложь. О чем мы и толкуем.

«Фаддей Булгарин травил Пушкина и был реакционер». Ложь! Фаддей Булгарин был боевым офицером и кавалером ордена Почетного Легиона, создателем первой русской общественно-литературной газеты, талантливым писателем — автором первого и знаменитого русского романа «Иван Выжигин», разошедшегося в пятнадцать раз большим тиражом, чем «Евгений Онегин» и переведенный сразу на восемь европейских языков, чего о Пушкине при жизни никак нельзя было сказать; и критика расценила роман Булгарина куда выше «Онегина», и сам Булгарин критик был блестящий и объективный, и именно он был другом Грибоедова, Рылеева, Адама Мицкевича, Кюхельбекера и Бестужева-Марлинского.

Ну, здесь — репутация как правда и ложь, медийный образ как правда и ложь. Но ты скажи русскому школьнику, а хоть и рядовому учителю литературы, что Булгарин был человек достойнейший, талантливый и заслуженный. Они рты откроют. И скажут, что это неправда! Он гад! Враг Пушкина! И все это знают!

Ты скажи, что Шаламов — очень хороший писатель, а Солженицын — не очень, публицист он, а не беллетрист. И «Колымские рассказы» есть проза как тянутая на разрыв проволока нержавеющей стали, а «Один день Ивана Денисовича» — средняя повесть в каноне соцреализма, сила только в материале запретном, жестоком, лагерном. Так и материал Шаламова куда круче…

Тусовка и сейчас издаст негодующий вопль, услышав, что Стругацкие лучшие писатели, чем Трифонов.

Правда как табель о рангах. Ложь как нарушение этой табели. И перевернуть такое представление о правде очень трудно: тогда с хрустом выворачиваются из гнезд все полочки и ступеньки, и все в списке меняют свои места! А они не хочут, сопротивляются!

Проблема правды и лжи в искусстве — это вопрос эстетического воспитания, профессиональной компетентности и абсолютной свободы (либо наоборот, зависимости) от корпоративных интересов и соглашений. Вопрос индивидуализма или конформизма, храбрости или соглашательства.

И молоденькая наглая критикесса со стуком каблучков взбегает на сцену и торжествующе кричит:

— Я же вам говорила, что правдой будет то, что мы о вас напишем!

А в партере поднимается, прижимая к поле камзола шпагу, шевалье де Еон и, обратясь к ложе критики, звонко и надменно произносит:

— А на вас на всех я плюю!

И складывает кукиш в кружевной манжете, как розу.

Эволюция эстетики напоминает скорее пульсацию, нежели усложнение. Человеку сведущему это понятно нагляднее всего на истории европейской живописи от Средневековья до Новейшего Времени. И любой может наблюдать эволюционное пульсирование на примере моды — моды на одежду то есть — ярко, как звездопад или смена радуг.

Живопись развивалась от примитива линии, цвета и перспективы до полностью реалистичного, и далее более чем реалистичного изображения действительности. Линия, цвет и перспектива, обедненные и упрощенные вначале, затем с изощренностью техники, поражающей знатоков, давали изображение более содержательное и богатое, нежели обозначали формально.

Ну а затем, поскольку с вершины все тропы ведут вниз, а изменение есть закон природы, а изменение совершенства всегда означает ухудшение и упрощение — затем настала эпоха «модерна» в широком смысле слова. То есть изображения жизни не в формах жизни. Называлось ли это «абстракционизм», «кубизм» или «дадаизм» — значения не имело.