Анна Берсенева - Ответный темперамент

«Зачем я все это замечаю?» – думала она, безучастно следя за их прощальными взмахами.

У мамы с утра болела голова, и она не выходила. Ольга и Андрей сажали деревья вдвоем.

Березу и предполагаемую липу они посадили под окнами гостевой комнаты: Андрей сказал, что французской тете будет, наверное, приятно видеть, просыпаясь, именно эти деревья.

– Хотя когда они еще до окна дорастут! – добавил он. – А дуб куда?

Ольга молчала. Она смотрела на тонкий дубок и понимала, что он ей чужой. Все, что ее окружало здесь, в этом доме и в этом саду, что было родным и необходимым, стало ей теперь чужим. От этого ощущения ее охватил ужас.

– Может, вместо того смородинового куста, который Татьяна Дмитриевна со двора убрала? – спросил Андрей.

– Да-да. – Ольга вздрогнула и встряхнула головой, пытаясь этот ужас прогнать. – Там будет хорошо. Посередине двора.

– Оля, – вдруг сказал он, – может, ты мне все-таки объяснишь, что с тобой происходит?

– А что со мной происходит? – Ольга отвела взгляд. – Я не понимаю.

– Я тоже этого не понимаю.

– Нет, я не этого. Я не понимаю, почему ты вообще решил… Со мной ничего.

Она сама слышала, что говорит чересчур торопливо и сбивчиво, но ничего не могла с этим поделать.

– С тобой что-то происходит. Что именно, я не понимаю, и это меня тревожит. Хотя, может быть, зря тревожит. Может, это просто возраст. У тебя непростой для женщины возраст.

– Ты имеешь в виду климакс? – пожала плечами Ольга. – Мне до него как будто бы далеко. Во всяком случае, я ничего такого не ощущаю. Но все-таки надо сходить к врачу. Я схожу.

Ей показалось спасительным его предположение о том, что ее состояние может быть связано с обычными возрастными трудностями, и она поспешила укрепить его в этой мысли.

– Сходи, – сухо сказал Андрей. – И хороший психолог тебе не помешал бы. Женщина не должна оставаться один на один с проблемами возраста. Она должна их решать, пока они не перешли в болезнь.

– Я схожу, – кивнула Ольга. – Прямо на этой неделе. И к врачу, и к психологу.

– Скажи, когда к психологу соберешься. Я тебе подскажу, к кому пойти.

– Ладно.

Ее пронзила вдруг такая острая жалость к нему, что слезы подступили к горлу. Лучше бы он обо всем догадался, честное слово! Его догадка была бы не так мучительна для нее, как эта наивность его неведения – наивность честного человека.

Андрей принес из багажника дубок и стал сажать посередине двора. Потом он посадил то деревце, которое они сочли кленом.

Ольга зачем-то ходила за ним следом, хотя ее помощь не требовалась. Жалость не давала ей оторваться от Андрея, привязывала ее к нему крепче, чем стальная проволока.

– Все, – сказал он наконец, притоптав землю под кленом. – Авось примутся. Сейчас багажник почищу и поеду.

– Сегодня поедешь? Я думала, ты до завтра останешься.

– Завтра все в Москву возвращаются. Часа три на дорогу потрачу. Если не больше.

– Я вернусь в понедельник.

– Я знаю.

Они знали каждый шаг друг друга. Это знание установилось между ними так же прочно, как привычка к утреннему кофе, и разрушить это установление значило бы разрушить всю их жизнь.

И она сама разрушала теперь это их общее знание, и жизнь их разрушала тоже.

– Скажи Нинке, чтобы завтра на ночь мясо из морозилки вынула, – сказала Ольга. – Я в понедельник суп сварю.

– Я сам выну, – сказал Андрей. – Нинка забудет. Ей сейчас все, кроме ее великой любви, до лампочки.

– Страшно даже.

– Что страшного? – пожал плечами Андрей. – В ее возрасте так и должно быть.

«А в моем? – подумала Ольга. И ответила сама себе резко и зло: – И в моем тоже! В конце концов, любви все возрасты покорны!»

Андрей уехал. Ольга вошла в дом и поднялась в спальню. Она шла медленно, чтобы скрип ступеней не разбудил маму. Взгляд, которым та смотрела на нее в последнее время, был слишком проницательным.

Надувной матрас давно уже был заменен кроватью. Она была стилизована под старину, и очень удачно стилизована – деревянная, с красивыми изгибами чугунного литья. Ольга сама ее выбирала и очень радовалась, когда удалось найти именно такую, с красивым декором.

Теперь она смотрела на кровать, и этот строгий чугунный рисунок казался ей таким чужим, даже не чужим, а таким каким-то… недозволенным, что она не могла заставить себя лечь.

Но она все же легла на кровать и сразу отвернулась к стене. Слезы стояли в горле, отчаяние выталкивало их. Жизнь ее, вся ее прежняя жизнь стремительно рушилась; это было для нее очевидно.