Анна Берсенева - Ответный темперамент

– Из пакета, на котором собака нарисована, – раздраженно ответила она. – Гера, хватит, умоляю! Ты приедешь?

– Лина, сама подумай, ну что я у тебя дома сумею сделать? – попытался объяснить он. – Привози ее в клинику.

– Да как же я ее привезу?! – В Эвелинином голосе послышались слезы. – Она же огромная! Она лежит и не встает! И уже почти не дышит… Она вот-вот умрет, Гера!

«Чертова дура!» – подумал Герман.

Но что ему оставалось делать?

– Я в Домодедове, – сказал он.

– Так ты улетаешь? – ахнула Эвелина. – Господи, что же будет?!

– Я только что прилетел. Сейчас заеду в клинику за лекарствами и сразу к тебе.

Он решил, что оценит ситуацию на месте. Может, удастся на месте же что-то и сделать, ну а если все-таки придется везти собаку в клинику, тогда он и станет думать, кого вызывать на помощь. Или сам справится: какая собака ни тяжелая, но до машины-то он ее как-нибудь дотащит.

Неприятно было, что придется брать с собой препараты для анестезии, но обойтись без них было невозможно. Это Эвелина говорит, что собака лежит и не встает, а на самом деле очень даже может встать, если начать с ней производить болезненные манипуляции, да так встать, что мало не покажется. Герман отлично знал, что представляет собой Эвелина, но что представляет собой огромный алабай, выращенный ею, да еще в квартире на седьмом этаже, – об этом он мог лишь догадываться.

Вечер был воскресный – теплый сентябрьский вечер. Люди возвращались с дач, на въезде в Москву образовалась если не глухая пробка, то все-таки длинная, еле ползущая вереница машин. Герман тянулся в этой веренице так же медленно, как все, но мысли у него в голове крутились уже быстро, беспокойно. При всей своей вздорности, при всей склонности к эффектным эмоциям Эвелина все-таки не могла ведь перепутать предсмертное состояние собаки с легким недомоганием; об этом он теперь и думал.

Ну, и еще о самой Эвелине немножко. Конечно, она была всего лишь одна из – в довольно длинном ряду его женщин, и расстались они два года назад, и не то чтобы с ней были связаны какие-то из ряда вон выходящие воспоминания… Но она так заводила его когда-то и так ловко дергала за ниточки, которые руководили его поведением, что он и теперь не понимал, как ей это удавалось.

Да-да, вот почему он задумался сейчас не только о ее больной собаке, но и о ней самой: Эвелина была, пожалуй, единственная, кому удавалось такое с ним проделывать, не зря же она была инфернальница почти по Достоевскому. После нее кукловодческие штучки не проходили в отношениях с ним ни у кого. Женщины занимали в его жизни ровно то место, которое он сам считал нужным им отводить.

Лет примерно в сорок Герман понял, что его отношения с женщинами прошли точку невозврата. То есть что жениться он уже не собирается. Прежде – еще не собирался, а теперь вот – уже.

Где-то в промежутке между тридцатью и сорока он решил было жениться и даже купил дом в деревне со смешным названием Денежкино, потому что ему захотелось иметь жилище, в котором можно будет наконец завести большую собаку. Не в квартире же на Пречистенке ее держать, да и что она стала бы делать одна целыми днями, когда он на работе, и с кем ее оставлять, когда он уезжает?

В общем, Герман решил жениться на одной довольно приятной, умной и, что редкость, безусловно, порядочной женщине, своей коллеге, с которой познакомился на конференции по рептилиям. В Денежкино она приезжала с ним охотно, да и в целом, по его наблюдениям, была не против жить так, как намеревался жить он.

И вдруг, когда он уже решил высказать ей свои намерения, Герман понял, что хочет не столько жизни с этой женщиной, сколько вот именно всего, что в его представлении могло бы сопутствовать женитьбе: дом за городом, собака… Как только он представлял, что ко всем этим благам прилагается необходимость видеть эту женщину каждый день, просыпаться с нею и засыпать, давать ей лекарства от гриппа и ожидать, что она даст лекарства ему…

Он понял, что женитьба на этой женщине была бы делом удобным, но нечестным, и постарался, чтобы их расставание произошло как-нибудь не слишком обидно для нее; вряд ли это удалось ему в полной мере. Когда он думал о ней впоследствии, то вспоминал только, как герой «Мастера и Маргариты» говорил, щелкая пальцами, о своей жене: вот же я щелкаю… Варенька… платье полосатое… не помню!

Кроме таких вот воспоминаний, Герману осталась от того периода его жизни необходимость наведываться в напрасно купленный дом. Он успел перевезти туда часть книг, за ними и приезжал иногда. Ну, еще газон подстричь, больше ему там делать было нечего. Обычно он ездил туда не на машине, а на мотоцикле, чтобы тратить на это поменьше времени. Каждый раз, когда он туда приезжал, у него портилось настроение.