Анна Берсенева - Ответный темперамент

– Ну, это, я считаю, уже неважно, – добавил Женя. – Не все ли равно, где мертвому лежать? Главное, совсем молодой он погиб, вот что жалко. Что ж, война есть война.

– Может быть, он не погиб, – сказала Таня. – Ведь никто этого не видел.

– Ну да! – хмыкнул Женя. – Погиб, конечно. Обязательно видеть, что ли? И так понятно.

– Ты еще летаешь? – спросила Таня, кивая на татуировку у него на плече: крылышки, летчицкая эмблема.

Она не хотела больше слушать какие-то бессмысленные, назывные его фразы. Ей вдруг показалось, что она легла в постель с их управдомом.

– Да нет, – нехотя ответил он. – Списали. Со здоровьем проблемы начались.

– Со здоровьем? – удивилась Таня.

Он выглядел довольно крепким. Впрочем, мало ли какие могут быть проблемы со здоровьем, не обязательно же они заметны.

– Русская болезнь, – усмехнулся Женя. – Выпивать начал. Зря, конечно. Но как-то, знаешь… Я же герой был, и в войну, и потом, все газеты про меня писали. Тут тебе и тосты-банкеты, и все такое. Сначала ничего, не сказывалось. А потом – возраст, куда деваться. Так, чтобы с вечера на грудь принять, а утром как огурчик, уже не получалось. А там, сама понимаешь…

– Понимаю, – перебила его Таня. – Как ты себя чувствуешь?

Она встала, подняла с пола халат, краем глаза заметив при этом, что Женя окинул ее быстрым оценивающим взглядом. Она не испытывала неловкости от того, что стоит перед ним голая; ей было все равно.

– С утра-то? – переспросил он. – Да вроде ничего, нормально. Похмелиться бы, конечно. У тебя нету?

– Нет.

То, что она чувствовала сейчас, невозможно было назвать даже разочарованием. Это была глубокая, мучительная, до сердца доходящая горечь.

Женя тоже сел, потянулся за брюками, которые лежали на полу у кровати.

– Черт, связался с пацанами, – проговорил он, трогая синяк под глазом и морщась. – Они дембель отмечали, выпивки было море… Им, конечно, лестно: летчик, герой с ними выпивает. Ну, а потом набрались – слово за слово, они мне в морду, я им в ответ, вот тебе и нате. Спасибо, Тань, – с чувством добавил он. – Если б не ты, меня бы, может, милицейский патруль подобрал. На работу бы сообщили, неприятностей не оберешься.

– Ты работаешь? – удивилась она.

Ей трудно было представить, что он ходит каждое утро куда-то на работу.

– Да, держат вот пока на подготовке летного состава, – кивнул он. – Все-таки заслуг у меня немало.

– Я знаю, – усмехнулась Таня.

После войны она часто встречала его фамилию в газетах. Глаза его прямо смотрели со страниц, и казалось даже, что они сверкают синевой, хотя фотографии были черно-белые.

– Ну, я пойду? – полувопросительно произнес Женя.

Он уже надел и брюки, и рубашку. Рубашка была надорвана у ворота.

«Надо зашить», – подумала Таня.

А вслух сказала:

– Женя, а почему ты со мной не встретился, когда с фронта вернулся?

Наверное, он не ожидал такого прямого вопроса. Но она и вообще говорила обо всем прямо, жизнь ее к этому приучила, а сейчас и вовсе не считала нужным изъясняться обиняками.

Это было единственное, что ей хотелось узнать у Жени, и это надо было спросить сейчас, потому что больше они не увидятся.

– Ну… – пробормотал он. – Ты же из Москвы уехала, и я же…

– Я в Тавельцево уехала, – перебила она. – Час на электричке. Ведь Берта Яковлевна тебе об этом рассказала, правда?

Когда в их доме на Ермолаевском снова начались аресты, хотя еще даже война не закончилась, Таня поняла, что отец был прав и спасение – вернее, надежда на спасение – состоит для них с мамой в том, чтобы уехать из Москвы. И единственной возможностью показался ей отъезд в Тавельцево. Конечно, это не называлось «как можно дальше», но ничего другого ей в голову не приходило. Ну не уедешь же куда-нибудь в белый свет на Крайний Север, когда мама беременна на последних месяцах!

Можно было, конечно, попробовать обосноваться в Тамбове, где ей помогли бы друзья – за четыре военных года, что она там прожила, их у нее появилось немало. Но Таня решила, что это слишком большой город для того, чтобы никто там не обратил внимания на жену и дочь изменника родины. А Тавельцево тогда, в сорок пятом, было глухой деревней, и дом, который отец купил перед войной, казался ей единственным надежным местом для незаметной жизни.

А маме необходимо было спокойствие, хотя бы внешнее, потому что отчаяние, в которое она впала, когда отец пропал без вести, было неизмеримо. Она твердила, что так и знала, что когда она все-таки вырвалась из Новосибирска и успела встретиться с ним в Москве, то чувствовала, провожая его обратно на фронт, что они больше не увидятся, и это ее страшное предчувствие оправдалось, и зачем же ей теперь жить, зачем же теперь все… Таня бросила университет, увезла ее в Тавельцево, с трудом устроилась уборщицей в деревенскую школу.